Американские писатели о России и русских: большая подборка

Вашингтон Ирвинг, «Дольф Хейлигер»:

Это была комнатка на чердаке обычного, увенчанного крутою крышею голландского дома, где в непогоду барабанил по гонту дождь, и ослепляла яркими вспышками молния, и в щелках завывал ветер; к тому же тут носились целыми полчищами голодные крысы, рыскавшие повсюду подобно донским казакам, невзирая на отраву и крысоловки.

Фенимор Купер, «На суше и на море»:

Мне предложили доставить в Россию, в Кронштадт, партию вина и водки, и я согласился. Я отправился по Балтийскому морю в конце августа. Хотя путешествие продолжалось долго, но бури не было, и я прибыл благополучно на место. Пока я стоял в Кронштадте, ко мне обратились консул Соединенных Штатов и купец торгового американского судна с просьбой уступить им Мрамора для доставки судна в Нью-Йорк, так как их капитан с помощником умерли от оспы. Напрасно я уговаривал Мрамора согласиться, он упорно отказывался. Тогда я предложил Талькотту команду над  «Гиперионом». Хотя мне жаль было отпускать его, но моему юному другу представилась возможность выдвинуться. «Гиперион» тотчас же отплыл, и, к моему великому горю, я никогда не мог узнать о его участи; по всей вероятности, он погиб. Мрамор занял место Талькотта и, таким образом, сделался моим старшим лейтенантом. Русское правительство поручило мне доставить груз в Одессу. Мы предполагали, что величественная Порта беспрепятственно пропустит американское судно, но в Дарданеллах мне велено было поворотить назад: пришлось оставить груз на Мальте, откуда я направился в Ливорно.

Джек Лондон, «Исчезнувший браконьер»:

 Не удивительно, что Малыш испугался. Все рассказы, которые он слышал о русских, вызывали в нем страх, и в эту минуту они ярко всплыли в его памяти. Попасть им в лапы было ужасно само по себе, но теперь они увозили его от товарищей; такой участи он никак не ожидал.

— Веди себя хорошо, Малыш, — крикнул ему капитан, когда шлюпка отвалила от борта «Мэри Томас», — и говори правду!

— Да, да, сэр! — ответил он с бравым видом. Он ощущал какую-то расовую гордость и стыдился проявить трусость перед этими враждебными чужаками, этими дикими русскими медведями.

— И будь вежлив! — добавил немец-рулевой, и его низкий голос прозвучал над водой, как звук туманного горна.

Марк Твен, «Запоздавший русский паспорт»:

Вы должны иметь в виду, сударь, что именно сейчас риск особенно серьезен. Вошел в силу новый указ.

— Какой?

— Десять лет Сибири за пребывание в России без паспорта.

— Мм... а чтоб... — майор выругался по-английски, ибо русский язык слабоват при столь сложных обстоятельствах. Он задумался на минуту, однако сейчас же просиял и снова заговорил по-русски:

— Чепуха, все в порядке. Отправляйте его в Петербург, и делу конец. Я все улажу. Там меня все знают... все власти... все и каждый!

Марк Твен, Чарльз Дэдли Уорнер. «Позолоченный век»:

Некоторые любят есть репу с горчицей, но... вот, скажем, барон Понятовский... Бог ты мой, этот человек умел жить! Настоящий русский, знаешь ли, русский до мозга костей! Я всегда говорю жене: нет лучших сотрапезников, чем русские. Так этот барон говорил, бывало: «Возьмите горчицы, Селлерс, попробуйте-ка ее с горчицей, тогда только вы поймете, что такое репа!» Но я ему всегда отвечал: «Нет, барон, я человек простой и еду люблю простую».

Джон Рид, «Десять дней, которые потрясли мир»:

Значительная часть имущих классов предпочитала немцев революции — даже Временному правительству — и не колебалась говорить об этом. В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок…». Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца: во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают — «Вильгельма или большевиков». Десять против одного высказались за Вильгельма.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, «Последний магнат»:

Года два назад ее уже просматривали. Она, видимо, активно пробуется по Голливуду — но лучше не становится. А мужчина — неплох. Не взять ли его на роль старого русского князя в «Степи»?

— Он и в самом деле бывший русский князь, — сказал ассистент по актерам. — Но он стыдится прошлого. Он по убеждениям красный. И как раз от роли князя он отказывается.

Джон Стейнбек, «Заблудившийся автобус»:

Сейчас он нервничал. Он был в отпуске, которого, в сущности, не хотел. Он ехал в Мексику, которую, несмотря на рекламы, считал страной не только грязной, но и опасно радикальной. Они экспроприировали нефть; другими словами, украли частную собственность. А чем это лучше России? Россия мистеру Причарду заменила дьявола средних веков как источник всяческого коварства, зла и ужасов. Сегодня он нервничал еще и потому, что не выспался.

Генри Миллер, «Тропик Рака»:

Таня — огромный плод, рассыпающий вокруг свои семена, или, скажем, фрагмент Толстого, сцена в конюшне, где закапывают младенца. Таня — это лихорадка, стоки для мочи, кафе «Де ла Либерте», площадь Вогезов, яркие галстуки на бульваре Монпарнас, мрак уборных, сухой портвейн, сигареты «Абдулла», Патетическая соната, звукоусилители, вечера анекдотов, груди, подкрашенные сиеной, широкие подвязки, «который час?», золотые фазаны, фаршированные каштанами, дамские пальчики, туманные, сползающие в ночь сумерки, слоновая болезнь, рак и бред, теплые покрывала, покерные фишки, кровавые ковры и мягкие бедра... Таня говорит так, чтобы ее все слышали: «Я люблю его!» И пока Борис сжигает свои внутренности виски, она произносит целую речь, обращенную к нему: «Садитесь здесь ...О Борис... Россия... Что я могу поделать?! Я полна ею!»

Уильям Фолкнер, «Реквием по монахине»:

Понимаете: просто страдание ради страдания, о котором тот русский или кто он там написал целую книгу, страдание не за что-то или во имя чего-то, а просто страдание, подобно тому, как человек бессознательно дышит не во имя чего-то, а просто дышит.

Труман Капоте, «Один из путей в рай»:

— Мы выходцы из России. Я там родился.

 При этих словах она снова воспрянула духом и заговорила еще оживленней:

— А мне наплевать, что там газеты пишут. Я уверена: русские — они такие же, как все. Люди как люди. Вы смотрели по телевизору балет Большого? После такого можно гордиться, что родился в России, верно ведь?

Курт Воннегут, «Синяя борода»:

— Не теряйте надежды, друзья, за бедою приходит удача, — напевал он.

Это, сами знаете, из американской песни «Дом на ранчо», он слова перевел на армянский. Считал их дурацкими.

— И Толстой тачал сапоги, — любил он повторять.

И правда: величайший русский писатель и идеалист, стараясь заняться каким-то, как ему казалось, стоящим делом, одно время тачал сапоги. Позволю себе заметить, что я тоже могу тачать сапоги. Если понадобится.

Джером Д. Сэлинджер, «Фрэнни»:

— А кто написал?

— Не знаю, — небрежно бросила Фрэнни. — Очевидно, какой-то русский крестьянин. — Она все еще внимательно смотрела, как Лейн ест. — Он себя не назвал. Он ни разу за весь рассказ не сказал, как его зовут. Только говорит, что он крестьянин, что ему тридцать три года и что он сухорукий. И что жена у него умерла. Все это было в тысяча восемьсот каких-то годах.

 Лейн уже занялся салатом.

— И что же, книжка хорошая? О чем она?

— Сама не знаю. Она необычная. Понимаешь, это ведь прежде всего книжка религиозная.

Чарльз Симик, стихотворения в прозе из книги «Мир бесконечен»:

Хуже ли русские каннибалы, чем английские? Конечно, хуже! Английские едят нашу плоть от головы до пят, русские же — глодают душу.

— Душа — это всего лишь видимость, — сказал я Анне Александровне, но она была занята — устало догрызала меня.

— Ну, и на что это похоже — на гусиный паштет или на мякоть головоногих моллюсков в соусе из морской воды? — поинтересовался я. Вместо ответа сидевшая напротив Анна Александровна похлопала себя по животу и одарила меня улыбкой.

Джек Керуак, «Биг Сюр»:

На самом деле никогда не забуду старика Джо Игната, потому что он сказал, что он русский, и имя его старинное русское, а когда я записал наши имена, он сказал, что мое имя тоже старинное русское) (хотя вообще-то оно бретонское) (и еще он рассказал, что его побили неизвестно за что молодые негры в общественном туалете, и Коди задыхается от изумления и объясняет мне: «Я знал таких негров, которые избивают стариков, в Сан-Квентине их называли "Сильнорукие", они держатся в стороне от остальных заключенных, все до одного негры и, кажется, единственное их желание, это избить старого беззащитного человека, он абсолютную правду говорит».

Аллен Гинзбург, стихотворение «Америка»

…Америка, на самом деле тебе не хочется идти воевать.

Америка, это все эти подлые Русские.

Эти Русские, эти Русские и эти Китайцы. И эти Русские.

Россия хочет съесть нас живьем. Русская власть — сумасшедшая. Она хочет забрать

наши машины из наших гаражей. Она хочет захватить Чикаго.

Ей нужен Рэд Ридерс Дайджест. Ей нужны наши автозаводы в Сибири.

Его громадная бюрократия управляет нашими заправками.

Это плохо. Уф. Он научит Индейцев читать. Ему нужны большие черные негры.

Ха. Она заставит работать нас по 16 часов в день. Помогите.

Америка, это довольно серьезно.

Америка, это то, что я вижу смотря телевизор.

Америка, все это правда?

Я лучше начну работать.

Это так, я не хочу идти в Армию или крутить станки на фабриках высокоточных

деталей, как бы то ни было я близорук и у меня бывают припадки.

Америка, я поддержу тебя своим безумием.

Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой»:

С тех пор как я обнаружил библиотеку Сильвии Бич, я прочитал всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский, Толстого в переводе Констанс Гарнетт и английские издания Чехова. В Торонто, еще до нашей поездки в Париж, мне говорили, что Кэтрин Мэнсфилд пишет хорошие рассказы, даже очень хорошие рассказы, но читать ее после Чехова — все равно что слушать старательно придуманные истории еще молодой старой девы после рассказа умного знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя. Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны. У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам,— слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого. По сравнению с Толстым описание нашей Гражданской войны у Стивена Крейна казалось блестящей выдумкой больного мальчика, который никогда не видел войны, а лишь читал рассказы о битвах и подвигах и разглядывал фотографии Брэди, как я в свое время в доме деда.

Уильям Берроуз, «Голый завтрак»:

Финиковые пальмы засохли от нехватки встреч, колодец наполнился сухим дерьмом и мозаикой тысяч газет: «Россия отрицает... Министр внутренних дел рассматривает с патической тревогой... Люк раскрылся в 12:02. В 12:30 врач вышел поесть устриц, вернулся в 2:00 благодушно похлопать висельника по спине.

Клиффорд Саймак, «Вы сотворили нас»:

— А Россия? Что вы думаете о России?

— Мне нравятся русские. По-моему, они во многом похожи на нас.

— Вы хотите сказать, что они похожи на американцев?

— На американцев, — подтвердил я.

Роджер Желязны, Томас Т. Томас, «Вспышка»:

— Да-да... конечно, лечу. — Несмотря на окончательное решение, Урбанова по-прежнему грызла совесть по поводу законности сего дела. В конце концов, он работник Российского народного суда, и будет обязан отвечать правдиво на вопросы дознания. Сомнения не могли перевесить необходимость срочно добраться до Луны, но все-таки они были.

Читайте также «Украина в русской литературе»