Венедиктов, Хакамада, Павловский о «Прямой линии» Путина

Кремер: Как вам кажется, почему Путин не ответил на ваш первый вопрос о сложностях, с которыми столкнулось следствие по делу об убийстве Бориса Немцова?

Венедиктов: Потому что он и не собирался на него отвечать. Если бы я настаивал, он бы сказал, что это тайна следствия. Я знал, что он не ответит. Мне важно было сделать другое — публично дать понять президенту, я это сделал, что теперь 100 млн. человек знают о таких сложностях. Но если смотреть внимательно, он записал о майоре, которого не может допросить Следственный комитет.

Кремер: А почему вы не назвали имя этого человека? Вы сказали, что теперь 100 млн. человек знают об этом, но вы не назвали имя человека, о котором шла речь.

Венедиктов: А я его не знаю. Там несколько человек. И все упирается не в одном Геремееве. Когда речь идет о Геремееве, то я не следователь. Вообще работа журналиста немного  в другом заключается. Работа журналиста заключается в том, чтобы ставить вопросы, а не давать ответы.  Я так и сделал.

Кремер: Отвечая на ваш вопрос о мемориале на месте убийства Немцова, президент сказал, что поговорит с Собяниным, и он не возражает против цветов, если это никому не помешает. Может ли, на ваш взгляд, это добавление, сделанное президентом, стать препятствием? Всегда может найтись тот, кому цветы на Москворецком мосту будут мешать.

Венедиктов: Но все чего-то кому-то мешает. Я не думаю, что президент читал заранее записанный ответ на заранее написанный вопрос. Президент очень аккуратно выражался. Задача была в том, чтобы выявить его позицию. Его позиция очевидна — он не понимает, почему нужно убирать цветы, он поговорит с  мэром. Потом мы спросим мэра, о чем он с ним говорил. Просто надо знать президента, как человека юридически образованного. Он все время на всякий случай оставляет себе такие повороты.

Кремер: По вашему опыту, как быстро решаются такие вопросы? Как быстро президент поговорит с мэром?

Венедиктов: Вы, наверное, понимаете, что мэру уже все доложено. Я уже даже обратку получил. Я думаю, что президенту даже не обязательно говорить с мэром, хотя я думаю, что президент поговорит с мэром, он поговорит с мэром не только по поводу Немцова, но и Высоцкого, и я думаю, что мы будем иметь некие решения, тем более, что это не конец истории. Эта история только начинается. Эти вопросы я ставил в закрытом режиме и перед мэром, и перед разными людьми во власти федеральной до того и по Высоцкому, и по Немцову. Это просто середина истории. Она не сегодня началась и не сегодня закончится.

Кремер: А какую обратку вы получили?

Венедиктов: Там уже стали комментировать какие-то советники мэра, зря Венедиктов отнимает у президента время, но мы же все понимаем, мы люди умные. Очень умные и по Высоцкому. Кстати, на самом деле, вы же понимаете, что вопрос по Высоцкому настолько застарел, что я про него лично забыл. Меня напрягает, что меня там забыли. Это не я придумал вообще. Это знаменитая Леся Рябцева — моя помощница — говорит: «Вы будете спрашивать про Немцова, заодно спросите про Высоцкого. Нет улицы Высоцкого». Я говорю: «Как нет улицы Высоцкого?!». И президент не знал, что такой улицы нет, и я не знал. А молодые помнят, я и прицепил.

Кремер: Что еще важного вы услышали на сегодняшней прямой линии?

Венедиктов: Из важного для меня было то, что президент на моей памяти  впервые сказал, что страны Восточной Европы имеют основание не любить нас, потому что после Второй Мировой войны мы силовым образом пытались их заставить идти по нашему пути, нашей конструкции. Это впервые.

Кремер: Согласна совершенно с вами. Спасибо.

Кремер: Вы сразу сказали, что вам разрешили задать два вопроса. Кто вам разрешил, кто дает разрешение на количество вопросов президенту?

Хакамада: Звонят со Второго канала. Предлагают какие-то вопросы, ты их отметаешь, начинаешь торговаться, но потом договариваются.

Кремер: А какие вопросы вам предлагали задать? Какие вопросы вы не задали сегодня?

Хакамада: Я все задала. Я единственное, что не успела, я об этом не предупреждала, что хотела спросить про амнистию для тех, чтобы можно было участвовать в этих выборах.

Кремер: Вы спрашивали о ходе расследования убийства Бориса Немцова. Вас удовлетворил ответ президента?

Хакамада: Я ничего не поняла, я думаю, что он и сам не знает, а, может, знает. Не знаю. Меня интересовало его отношение к процессу, как он идет, и я поняла, что ему нравится, что всех поймали, но те интервью, которые они дают, они не признаются ни в чем. Он сказал,  что в течение 15 минут узнали, кто исполнитель. Но они все отказываются. Ну это ладно, Бог с ним, меня не интересует, кто исполнитель, интересует кто заказчик. По поводу заказчика он ответил смутно. Но хотя бы я поставила вопрос, что нас интересует заказчик. Убийство по своему масштабу наглое, террористическое, нужно искать заказчика.

Кремер: Кроме вашего вопроса, и об этом же спрашивал Алексей Венедиктов, что еще важного вы услышали во время разговора граждан с президентом?

Хакамада: Я для себя услышала одну очень важную вещь, хотя бы формально, потому что вы понимаете, когда ты задаешь вопросы президенту достаточно простые, потому что ты работаешь в этот момент на Втором канале, ты не работаешь в интеллектуальной программе. То есть там огромная масса народа, все должно быть просто. Ты, может быть, понимаешь какой-то ответ, но тебе нужна реакция, мало того, не для тебя лично, а чтобы нижестоящие чины эту реакцию увидели, и если она та, которая тебе нужна, значит, они  будут вести себя аккуратнее.

И сегодня было сказано о том, что отказа от импортных лекарств не будет. Это очень важная проблема, люди болеют и умирают, не находят тех лечений, которые нужны. А второе — это вопрос о том, что оборудования нет, то есть государство формально не может решить вопрос о гуманизации лечения больных, которых вылечить нельзя, а можно облегчить страдания. И третье — это, конечно, тоже наболевшая проблема в СПЧ ее поднимали, я включила это во все документы. Под видом борьбы с наркооборотом людей лишают обезболивающих. Если ты бедный человек или у тебя нет средств купить это каким-то сложным способом, то тебе не обеспечено обезболивание вплоть до морфина. Сама врач сказала, что морфин — самое дешевое обезболивающее.  Страдают пациенты — дети и взрослые. В цивилизованном государстве человек не должен доходить до ручки от боли. Врач не имеет на это права. 

Кремер: А какой механизм. Сегодня Нюта Федермессер сказала обо всем этом в эфире, Путин услышал, чему-то удивился, он сказал, что первый раз об этом слышит…

Хакамада: Он удивился. Он вызовет министра здравоохранения и начнет выяснять. Если ему что-то хочется сделать быстро, он просто прикажет решить проблему, иначе всех поснимают.

Кремер: Я так понимаю, что Нюта сказала, что проблема не столько в министерстве здравоохранения, что это проблема в коммуникации с Минфином…

Хакамада: Хрен их знает, пусть они сами в своей Москве разбираются. Я сегодня пришла к выводу: то, что Нюта задавала вопросы, миллионы других — это вопросы не президенту. Это вопросы к правительству. Надо делать тогда две прямые линии. Одну — президентскую, где будут задаваться вопросы масштаба всей страны, ее внутренней и внешней политики, от реформ всякого рода до будущей стратегии, до отношений со внешним миром. А на правительственной прямой линии пусть Медведев с министрами разбираются, кто у  них за что отвечает.

Кремер: А как вам кажется, сколько раз такую прямую линию надо проводить в год, чтобы решить большую часть проблем?

Хакамада: Хоть 365 дней — не поможет. Это ручное управление, оно не работает. Сегодня одной девочке с ДЦП помогли, а их тысячи ДЦП, а в регионах никаких центров нет.

Кремер: Ей, кстати, заявил, что поможет Рамзан Кадыров. Он написал об этом в своем инстаграме.

Хакамада: Обязательно найдется кто-нибудь, все красиво, помочь одному, а это системно должно быть. Поэтому надо, чтобы эти прямые линии делало правительство. Сегодня половина вопросов к президенту не имеет отношения.

Фото: АР