Елена Малышева: «Меня старший сын спросил: „Мам, ты в курсе, что ты мем?“»

Малышева: Поверив в то, что здесь есть ресвератрол, который защищает от рака, от радиации, от того и сего. Исследования показали, что ни от чего он не защищает, никакой пользы не приносит. А вред от красного вина очевиден. Во-первых, тут 70 килокалорий, имейте в виду, девочки! А во-вторых…

Воскобойникова: А как же поднятие гемоглобина?

Малышева: Это полная чушь, это вам подтвердит биолог, ничего подобного нет.

Лобков: Да, а во-вторых, я вам обещаю, что во время рекламной паузы я уничтожу это всё!

Малышева: А во-вторых, красное вино вызывает мигрень. Поэтому это продукт такой, не самый лучший.

Желнов: А вы что выпиваете, Елена Васильевна? Вопрос сам напросился.

Малышева: Воду, Антон, за ваше здоровье.

Желнов: Когда праздники, что вы выпиваете? Серьезно.

Малышева: Серьезно, я не отношусь к людям, которые без алкоголя не могут дышать. Я скорее отношусь к тем, кто считает, что алкоголь ― яд.

Желнов: Что-то предлагают же? Вот вы на дне рождения, что вы все-таки выпьете, вино или что-то покрепче?

Малышева: Вам, наверно, трудно представить, но передо мной такой вопрос не стоит.

Желнов: Про законопроект в связи с ответом России на санкции. Сейчас обсуждается возможный запрет на ввоз лекарств из США как ответная мера. Это большая, широкая дискуссия. Как вам кажется, если эта инициатива будет принята, да, подписан указ и это будет законом, насколько это большой ущерб будет для граждан России? Насколько вообще сегодня нужно выражать свою позицию по этому поводу активно, особенно людям, которые в профессии, которые могут высказаться?

Малышева: Вы знаете, был такой философ и монах Фома Кемпийский. Вот он сказал: «Не занимайте меня вашими политическими воззрениями, давайте сосредоточимся на главном». В Думе очень много врачей, очень много хороших врачей. Они не только в Комитете по охране здоровья, они в самых разных комитетах. И я не сомневаюсь в том, что никаких законов, которые хоть как-то повредят людям, не будет принято, потому что для врача это противоестественно.

Вот я сегодня вспоминала, рассказывала Павлу, что нынешний председатель думского комитета когда-то, много лет назад, будучи еще детским врачом, детским хирургом в Саратове, получал у нас премию ― мы вручаем премию лучшим врачам России каждый год ― за абсолютно уникальную операцию. Родился мальчик, у которого весь кишечник был наружу, без брюшной стенки. И тогда они ― это было лет пятнадцать тому назад ― прикрыли все это хирургической перчаткой, резиной, чтобы он не погиб, и спасли ребенка.

Когда ты в реальной профессии работал или работаешь, ты не сделаешь ничего, что вредит людям, потому что это мало кто понимает, вот вы работаете в офисе и у вас коллективная ответственность, правильно? Вот вы сделали программу, это кто? Это не Антон, это телеканал Дождь. А у нас нет коллективной ответственности в медицине. Когда вы приходите, то вы приходите ко мне. И лично я отвечаю за все. Поэтому…

Лобков: Врачи могут сказать: «Мы были против, но большинство, партийная дисциплина». Мы такое уже встречали во время так называемого закона Димы Яковлева, который повредил все-таки российскому человеку.

Малышева: Я думаю, Паша, мы сейчас будем спекулировать на этом, а в реальности я не верю, что это будет принято. Здесь пока можно поставить точку, потому что в медицине не принято ― а что, если то? А что, если се? Я уверена, что это принято не будет.

Лобков: Есть депутат Емельянов. Он сказал: «А если там будут проблемы, мы снимем патентное право со всех американских лекарств и будем их здесь штамповать». Как вы считаете, что из этого может следовать, если сбудется то, о чем говорит конкретный депутат Емельянов?

Малышева: Что будет с чем?

Лобков: Больше нет Pfizer, нет больше Glaxo, нет больше никого. Мы штампуем, несмотря на патентные ограничения.

Малышева: Я хочу сказать, еще раз все же повторить. Первое: я убеждена, что все лекарства, от которых зависят жизнь и здоровье людей, будут оставлены и ничего не произойдет. Второе: фармкомпании ― это большой международный бизнес. Самые крупные из них давным-давно открыли тут совместные производства или просто свои производства и так далее.

Поэтому я с оптимизмом смотрю на мир и уверена, что Комитет по охране здоровья каких-то глупостей очевидных не допустит.

Звездина: Скажите, а вы сотрудничаете с международной фармой по каким-то, может быть, общественно значимым проектам? Возможно, проводите вместе какие-нибудь просветительские акции или что-нибудь в этом роде. В том числе с американскими.

Малышева: Вы знаете, какого-то такого особого сотрудничества с международной фармой у нас нет. Как врач я пользуюсь препаратами всех производителей без исключения, и, откровенно говоря, мне все равно, кто произвел это лекарство, лишь бы это лекарство реально действовало. Повторю еще раз: потому что у нас личная ответственность за то, что мы делаем. А когда у тебя личная ответственность, тебе нечем прикрыться и некем прикрыться.

Звездина: А вы про Морозова сказали, да? Про перчатку.

Малышева: Морозов, Дмитрий Морозов. Он был когда-то награжден премией «Призвание», он действительно прекрасный детский хирург.

Но не думаю, что такие люди, которые реально спасали детей, будут делать что-то противочеловеческое.

Лобков: То есть законопроект сырой, на него пока не обращать внимания, правильно понимаю?

Малышева: Мне кажется, да. Высказываться надо, тревожиться надо, но думаю, что…

Звездина: На пикеты ходить не надо.

Малышева: Вы знаете, мне повезло, у меня такая профессия чудесная, что вместо того, чтобы пойти на пикет, я лучше кого-нибудь спасу от смерти. Это страшно помогает внести ясность в жизнь, понимаете? Это очень важно, потому что я хорошо помню, что много лет назад, когда начиналась перестройка и когда в Кемерово речь встала о том, что врачи пойдут на митинги и уйдут из больниц, моя мама, которая отработала в медицине пятьдесят лет, сказала: «Если ты выбрал профессию врача, то это преступление ― ходить на митинги вместо того, чтобы лечить людей». И я абсолютно разделяю ее позицию, абсолютно.

Желнов: Елена Васильевна, про Кемерово, где вы были, конечно, отдельно спросим. Но я хотел еще ваше мнение относительно того, слышат ли вас как профессиональное сообщество. Да, врачи ― это индивидуумы, безусловно, в отличие от коллективов, но тем не менее советуются ли с вами те же депутаты?

Потому что проблема в том, что экспертные сообщества в разных сферах, вот сфера IT, экспертное сообщество говорит: «Не нужно блокировать Telegram». Или экспертное сообщество говорит: «Не нужно вводить закон Яровой по безопасности излишней, о мерах в интернете». Но это сообщество не слышат. Проблема в том, что…

Слышно ли сообщество медиков? Есть ли оно вообще, какое-то коллегиальное, коллективное, где вы можете выразить вместе свою позицию?

Малышева: Конечно, есть. У нас сегодня крупнейшие, знаменитейшие врачи были представителями президента, Александр Григорьевич Румянцев, например, один просто из самых знаменитых наших современников-медиков. Это человек, благодаря которому детские лейкозы в России стали лечиться.

Вы знаете, у Румянцева поговорка… До перестройки у нас 90% детей умирало от лейкоза, это рак крови. А когда упал железный занавес, оказалось, что это не происки империализма, оказалось, что там дети выживают. И Румянцев в России начал лечить всех детей по немецкому протоколу, но детей было так много, что они определили токсичность немецкого протокола и создали новый международный протокол. Сегодня вся Европа лечит детей от лейкоза по русскому протоколу, который называется «Москва-Берлин».

Он был представителем президента. Я думаю, что у президента есть возможность получить мнение представителей нашего сообщества, причем реально лучших из них, выдающихся.

Лобков: По поводу железного занавеса, в частности.

Малышева: Да.

Лобков: О котором этот законопроект. Извините, что возвращаюсь к этому. А он именно об этом.

Малышева: Ох ты, боже… У нас есть такое состояние, называется «бред навязчивых состояний», Павел. Ду-ду-ду, ду-ду-ду. «Я по поводу закона».

Лобков: А не я его написал.

Малышева: Паша, точку поставим вот на чем. Закон не принят. Очевидно, что никто не принесет вреда людям. А что будет дальше, посмотрим, будем разбираться. Это врачебный принцип восприятия действительности.

Желнов: Елена Васильевна, просто у Паши, как и у нас, есть основания, наверно. Мы тоже раньше думали, что этого не может быть. Кто бы еще год назад сказал, что будет заблокирован Telegram, мессенджер российский, да? Никто в это не верил, просто говорили: «Этого не может быть». Вот, пожалуйста, мы с этим столкнулись.

То есть теория «этого не может быть» она и после закона Димы Яковлева, и после многих других законопроектов как-то, мне кажется, ― это мое личное мнение, ― уже не очень-то и работает. К сожалению, может быть все.

Малышева: Но вы хотите, чтобы я сейчас отреагировала на «может быть все»? Может быть все. Если прямо сейчас сюда упадет бомба, нас забрызгает красным вином и наша программа закончится. Зачем это говорить?

Воскобойникова: Елена Васильевна, а что касается реформы здравоохранения, как вы к ней относитесь?

Малышева: Вы знаете, на самом деле реформа здравоохранения глобальная произошла в Москве. Это действительно была глобальнейшая реформа здравоохранения.

Воскобойникова: Многие считают ее провальной. Вы не согласны?

Малышева: Я не знаю, кто многие, я вам могу сказать следующее: сегодня смертность от инфарктов в Москве упала в пять раз, сегодня в 21 раз больше ставится эндопротезов в Москве. Наверно, для кого-то провал, а я считаю, что это великий успех, потому что в 21 раз больше людей не испытывают боли и ходят.

Москва сегодня стала высокотехнологичной медициной. Сегодня в Москве, например, если у вас инфаркт, вас повезут не просто в ту больницу, где есть рентгеноперационная, а в ту, где свободна рентгеноперационная. И вас сразу через приемный покой отвезут и поставят стент.

Москва сегодня на уровне крупнейших европейских и американских городов. Она стала совсем другой. Но более того, как врач я хочу сказать, что впервые мы, врачи, столкнулись с тем, что когда врачей увольняли, а причин для увольнения было много, потому что в Москве было много больниц, где ничего не было, кроме здания, которое отапливалось. Там не было ни техники, ни приборов. Туда можно было просто попасть и, что называется, полежать. И врачей увольняли, всем давали денежное пособие ― до 500 тысяч рублей.

Воскобойникова: Но это Москва. А что касается регионов?

Малышева: А что касается регионов, в регионах по-разному. Например, в Татарстане просто блистательная медицина, высокоорганизованная, технологичная, прекрасная. В Санкт-Петербурге совершенно невероятное на меня произвел впечатление Алмазовский центр, и не только потому что там совершенно невероятные лечебные корпуса и операционные, просто немыслимые по оснащенности. Но там совершенно потрясающие научные центры созданы в Алмазовском центре в Санкт-Петербурге.

Во все это вложены деньги, силы и разум, и этого нельзя не замечать. Можно как бы все время оглядываться и плеваться, но у нас в медицине есть такое выражение ― наблюдение в динамике. Вот наблюдение в динамике за нашей медициной хорошее. Вот сегодня мы тоже обсуждали это до эфира все с тем же Павлом Лобковым, что много лет тому назад был такой большой проект «Здоровье», когда всю Россию оснастили томографами.

Лобков: Они уже старые.

Малышева: Паш, значит, сегодня томографы…

Лобков: А денег на их обслуживание нет, как мне говорили врачи, которые на них работают.

Малышева: Не знаю, я была в городе Углич. Город Углич можно признать крупным, громадным городищем? Конечно, нет. Я была там в инсультном отделении. Это просто потрясающе, просто потрясающе, просто люди ― на следующий день у них проходят парезы, параличи и так далее.

Это все дает знать себя, это все дает результат, поэтому огромные успехи достигнуты в сердечнососудистых заболеваниях. Это вот такой огромный проект, который был начат Медведевым и сделан сегодня однозначно.

Второе ― колоссальные успехи…

Лобков: Медведевские деньги подходят к концу, финансирование.

Малышева: Нет, это не медведевские деньги, это же были деньги нашей страны.

Лобков: Нацпроект.

Малышева: Конечно, национальный проект.

Лобков: Больше нацпроекты не объявляли.

Малышева: В конце концов, мы должны уже жить как-то нормально тоже. Второй грандиозный проект, который завершился созданием международного протокола. Поверьте, это очень много. Это невероятно, это двадцатилетний проект. Это лечение лейкозов у детей. Огромные русские приоритеты.

Конечно, нельзя сказать, что у нас все везде прекрасно. Конечно, нельзя сказать. Но то, что огромные перемены есть, это факт из жизни. По-другому не может быть, просто чтобы вы понимали. Сегодня во многом научно-технический прогресс мировой нас тоже делает другими. У нас есть компьютеры, у нас есть айфоны. Точно так же и в медицине все это появляется. Поэтому это общая такая волна, которая идет.

Воскобойникова: То есть мы не откатываемся назад, в Советский Союз, мы так или иначе идем вперед.

Малышева: Нет, ну что вы. Пока и в помине нет. Пока мы на волне. Я вам просто приведу такой пример.

Желнов: Да.

Малышева: Совсем недавно один мой знакомый молодой доктор приехал из Америки, из резидентуры. И он встречался, там была компания, там было много врачей. Его главный врач Боткинской больницы спросил: «Ну что там нового в Америке?». Он говорит: «Сейчас пик во время инсульта удалять тромба из сосуда мозга, это пик сейчас». И оказалось, что именно при удалении тромба выживаемость летит просто вверх, у людей нет инвалидности и так далее.

Он говорит: «А ты знаешь, мы у нас в Боткинской удаляем вовсю уже два года».

Лобков: Если человека вовремя привезти. Если прошло три-четыре часа, уже все.

Малышева: Это технология, Паш. Удаление тромба ― это технология. Это технология, которая позволяет возвращать к жизни человека с инсультом в течение ― внимание! ― 12 часов. Тромболизис ― это три-четыре часа, а тромбоэкстракция ― это 12 часов. Это чудо! А для русского человека, который привык не обращаться в больницу, привык думать, что ногу отсидел-отлежал, поэтому она не поднимается, а потом он поспит, и все пройдет, это научно-техническое чудо.

К чему я это? К тому, что когда ты живешь в этой профессии, ты ее видишь. Раньше мы приезжали за рубеж, программа «Здоровье» все время ездила за рубеж. Мы в обморок падали. Сегодня мы приехали в Америку на съемки в районную больницу, говорим: «Что-то у вас тут люди вповалку лежат, у нас уже так в коридорах не лежат».

Поэтому, конечно, мы идем вперед.

Лобков: Лежат. Я недавно у мамы был в больнице, лежат.

Желнов: В Петербурге.

Малышева: В какой, Лобков?

Лобков: В Петербурге, как раз специализирующаяся на инсультной реабилитации. Лежат вповалку, в коридоре лежат.

Малышева: Ну вот, он все время каркает.

Лобков: Я видел, лежат.

Желнов: «Перегибы на местах», кто-то скажет.

Малышева: Да, это правильно, хороший тезис.

Желнов: Нет, это я не от себя. Точнее, я цитирую чиновников, которые обычно так отвечают на такой вопрос. Но, Елена Васильевна…

Малышева: В самом деле, от того, кто на месте руководит медициной, зависит очень много. Это так и есть.

Желнов: Безусловно. Вот смотрите, Елена Васильевна, про место, про Москву, которая продвинутая со всех сторон, где больше всего денег в стране, понятно. Но вот инициатива главного здесь врача, Леонида Печатникова…

Воскобойникова: Высказывание пока.

Желнов: Высказывание, пока еще не инициатива, а высказывание. О софинансировании лечения на поздней стадии рака. То есть если вы не сделали диагностику вовремя, если вы допустили, что у вас поздняя стадия, то поучаствуйте сами ― я сейчас утрирую, да ― в софинансировании своего лечения.

При этом мы знаем, что получить талон на эту самую диспансеризацию, на диагностику, особенно для работающего человека, у которого не так много времени, довольно сложно и до сих пор, если мы не говорим про большие деньги и про частную медицину. Как вы к этому высказыванию Печатникова относитесь?

Малышева: Первое ― в Москве сегодня никакие талоны не нужны, ребят. Вы все-таки чуть-чуть… Подожди, Паша! Чуть-чуть все-таки прикоснитесь к отечественной московской медицине. Вы же москвичи, вы тут все живете. Сегодня Москва проводит специальное смс-оповещение: «Придите к нам на диспансеризацию, христа ради, мы будем рады». Это первое.

Второе ― Германия, одна из самых социальных по отношению к своим жителям стран. Там медицина бесплатная, там так называемые больничные кассы, это аналог страховых компаний. Если ты один раз в год сам не явишься к терапевту на диспансеризацию и к зубному врачу, весь следующий год у тебя платный. Там ставятся две печати, у тебя должно быть в карточке две печати.

Лобков: Ни разу в жизни не видел терапевта, который на ранней стадии мог бы обнаружить рак. Более того, есть раки, например, быстрорастущие раки мозга, которые вообще обнаруживаются только на последней стадии. Безболезненны в течение нескольких лет.

Малышева: Мы сейчас о чем? Мы сейчас говорим о диспансерных программах.

Лобков: И о качестве диспансеризации прежде всего.

Малышева: Нет-нет-нет, Паш. Значит, сегодня ситуация такая. Существуют стандарты диагностики. Вот, например, вам сколько лет?

Лобков: Пятьдесят.

Малышева: Вот стандарт для мужчины пятидесяти лет. Вам сколько лет?

Воскобойникова: Тридцать четыре.

Малышева: Стандарт для женщины тридцати лет.

Воскобойникова: Я диспансеризацию периодически прохожу.

Малышева: Вот и умница, вот и молодец. Вам сколько лет, Рита?

Лютова: Двадцать восемь.

Малышева: Стандарт для девушки двадцати лет. Вам сколько?

Звездина: Двадцать девять.

Малышева: Вы пока войдете в категорию двадцати лет.

Есть стандарты. Чтобы закончить с раком мозга, почему люди, которые живут в Лондоне, например, Дмитрий Хворостовский, умер от глиомы? Потому что сегодня магнитно-резонансная томография ― единственный метод, который диагностирует рак мозга, злокачественный, это глиома, по сути дела, на ранних стадиях, не входит в стандарт диспансеризации ни одной страны мира. Почему? Потому что это редкое заболевание. А диспансерные программы, государственные, где платит государство, выявляют самые-самые частые болезни.

Поэтому это так в мире, ничего не поделаешь с раком мозга. Зато все остальные раки можно выявить. Пятьдесят лет. Аденома простаты, простатспецифческий антиген. Какой он у вас, Павел? А вот мы не знаем и вы не знаете. А мы сейчас делаем такую программу, называется «Дай пять». Дай пять ― пять цифр, которые каждый из вас должен знать о своем здоровье. Биолог, хотя бы три назовите. «Дай пять». Лобков, дай пять, пять цифр.

Воскобойникова: Какие?

Лобков: А какие нужно?

Малышева: Вы должны знать о себе.

Звездина: Группа крови.

Малышева: Да зачем нам ваша группа крови, господи? Она не вредит вашей жизни, хоть она первая, хоть четвертая.

Желнов: Елена Васильевна…

Звездина: Нет, это интересно.

Воскобойникова: На самом деле.

Малышева: Холестерин, сахар, давление, обхват талии и частота пульса. У женщины талия должна быть меньше восьмидесяти, у мужчины меньше девяноста четырех. Скажите спасибо, что я без сантиметра!

Лобков: Если больше девяноста четырех, значит, я должен за деньги лечиться?

Малышева: Если больше девяноста четырех, значит, вы попадаете в группу риска, а если больше ста двух, то вы в группе самого высокого риска. Просто Россия ― это тоже надо понимать, мы все время проклинаем медицину: ой, то плохое, се плохое, там не дали, там недодали.

Но в целом русский паттерн поведения пациента очень простой. «Ты врач, Елена Малышева? Лечи меня. Талия у меня больше девяносто четырех сантиметров, а ты лечи меня».

Желнов: Понятно.

Малышева: А вот я спрошу девочек. Подождите, Антон. Это сейчас как раз важно для телезрителей. Например, Нобелевская премия в области физиологии и медицины несколько лет назад была вручена за открытие того факта, что рак шейки матки ― это второй по частоте рак у женщин, вызывается вирусом папилломы человека. Создана вакцины от вируса папилломы человека.

Лобков: Импортная, французская, за деньги, правильно я понимаю?

Малышева: Секунду. Нет, неправильно. Девочек от 12 до 14 лет вакцинируют бесплатно.

Лобков: Уже бесплатно.

Малышева: Секундочку, секундочку. Вопрос к вам, три девушки у нас сидят. Вакцинированы ли вы от рака шейки матки?

Звездина: Врач не предлагал.

Лютова: Нет, даже не предлагали.

Воскобойникова: А я узнала об этом в платной клинике.

Малышева: Вот, вы видите паттерн? «Врач не предлагал». Мерзавец!

Звездина: А откуда же узнать?

Лютова: Не мерзавец, но мы же не знаем.

Малышева: А я вам отвечу, девочки, милые, потому что, вы меня извините за прямоту, это здоровье-то чье? Вашего врача или ваше личное? Это ваше личное здоровье.

Желнов: Девушки откуда должны знать?

Лобков: От энцефалита есть прививка.

Малышева: Поэтому наша страна живет все время в адской попытке навязать это людям, а они говорят: «Вы мерзавцы, мы боремся с прививками».

Лобков: Вы говорите о самолечении. Я должен прийти к врачу и сказать: «Пожалуйста, пропишите мне вакцину от гепатита B». Это для мужиков. Или если для девушек, от рака шейки матки. И мальчику или девочке, если они хоть раз выезжают на дачу, соответственно, прививку от энцефалита тоже. Правильно я понимаю? Мы должны это требовать от врача?

Я знаю, кто у меня участковый врач. Это очень пожилая женщина, которая с трудом управляется с компьютером. Мне больно видеть, как она что-то пишет. Мне так больно это видеть, что я ее лишний раз ни о чем не спрошу. Я иду в частную клинику, в результате это за деньги все делают, да, я имею в виду вакцины.

Малышева: Это все не так, это сегодня…

Лобков: Это моя личная инициатива.

Малышева: Ну и слава богу, здоровье тоже ваше личное.

Желнов: Как это не так, если Паша вам рассказывает о своем личном опыте?

Малышева: Внимание!

Желнов: Ну как это не так?

Малышева: Ну какой это личный опыт?

Желнов: А чей это опыт?

Малышева: Внимание! Для того, чтобы Паша не мучился, с… господи, с какого же года? С девяностого года вакцинация от гепатита B проводится всем новорожденным детям в роддоме. Специально чтобы у них не было гепатита B и, внимание, рака печени.

Воскобойникова: Паша не попал.

Лобков: Я не попал, да.

Желнов: Елена Васильевна, но тем не менее про идею Леонида Печатникова о софинансировании лечения.

Малышева: Про Леонида Печатникова.

Желнов: Да. Как вы к ней относитесь.

Малышева: По сути дела, о чем говорит Леонид Печатников? Он говорит: «Ребята, дорогие, любимые. Мы в Москве положили просто жизнь на то, чтобы была доступная медицина, и в Москве она реальная самая доступная в стране. Но если вы к нам все равно не ходите, у нас уже томографы, маммографы чуть ли не в подъездах стоят, но вас туда не заманишь. Мы просим вас вакцинироваться, вы не хотите. Ну тогда, ребят, давайте вы будете сами платить, если вы ни разу никуда не сходили».

Желнов: То есть это правильная идея?

Малышева: Подождите, это полная копия Германии, самой социальной страны. Я не вижу здесь ничего плохого.

Лобков: Это Москва. А в Питере моей маме дали талончик на томограмму, она бывший онкобольной, преодолевший рак. Вы будете смеяться, на когда. На август. А до августа может вырасти.

Малышева: Подождите секундочку. У нас существует стандарт проведения обследований у больных, перенесших рак. В первые, по-моему, три года это каждые… Нет, не так. В первый год это каждые три месяца, потом следующие три года каждые полгода, потом каждый год, а потом каждые три года. У мамы когда что было что?

Лобков: В 2013 году метастазы. Залечены, компенсированы, прошу прощения, за откровенность.

Малышева: Уже времени много. Нет, а что здесь? На самом деле уже прошло сколько лет? Пять.

Лобков: Пять.

Малышева: То есть раньше, чем раз в год, нет смысла делать томограмму. Маме сколько лет?

Лобков: Семьдесят пять. Сейчас она нас смотрит. Привет!

Малышева: Семьдесят пять лет. Это благословенный… Я тоже хочу передать привет маме Павла Лобкова. Жалею страшно, что он не занимается научно-популярным телевидением. У него были потрясающе интересные программы.

Лобков: Все-таки вы у нас в гостях.

Лютова: Я хочу немного прервать ваш диалог.

Малышева: Давайте. Девочки, сделайте вакцину от рака шейки матки. Это второй по частоте рак. Это ваша жизнь, ничья больше. Когда у вас будет рак, ну что, вы будете вспоминать врача Павла Лобкова, пожилую женщину? Это просто не смешно.

Кстати, юноши, сделайте эту прививку тоже, потому что вас это защитит, дорогой Антон и Павел, не побоюсь этого слова, от рака полового члена.

Желнов: Давайте после эфира вы расскажете нам с Пашей, что нам надо сделать. Я правда запишу все.

Малышева: Да как раз вот это интересно людям, а не ваши разговоры о политике, клянусь вам.

Желнов: Хорошо, скажите, что. Три пункта, что нам нужно сделать с Павлом. Три пункта.

Малышева: Вам нужно знать про себя пять пунктов, пять цифр.

Желнов: Да.

Малышева: Холестерин, давление, сахар, частоту пульса и обхват талии. Уже это будет счастье.

Воскобойникова: Что касается медицины…

Малышева: Да.

Воскобойникова: Я очень хочу у вас именно поинтересоваться, вы где лечитесь? Это платная медицина или бесплатные поликлиники?

Малышева: Женя, я врач. Мне хватает разума лечить себя самостоятельно.

Воскобойникова: А что касается каких-то обследований?

Малышева: Я пациент городских московских больниц.

Лобков: Но у вас есть своя клиника, да?

Малышева: Я открыла свой медицинский центр Елены Малышевой, да, год тому назад.

Лобков: А он специализируется на чем-то?

Малышева: Это многопрофильная клиника.

Лобков: То есть буквально все.

Воскобойникова: И обследования вы проходите в своей клинике?

Малышева: Могу пройти в своей. Если этого нет в моей, я обращаюсь в московские городские больницы, потому что знаю их хорошо, люблю эти больницы, прекрасно знаю врачей, которые там работают. У меня нет высокомерия по отношению к медицине, потому что это моя жизнь.

Лобков: Ну хорошо, а вот если говорить о квалификации врачей, частично мы это уже обсуждали, частично я, опять же, знаете, на своем личном опыте могу сказать, что в течение десяти лет я практически все зубы потерял, потому что ни один стоматолог ВИЧ-позитивного человека не брал на стоматологическое лечение, потому что там надо подписывать для имплантации, что ты… Не брали. Под разными предлогами откладывали, пока один мужественный парень не нашелся. До сих пор просил его имени не упоминать, потому что коллеги могут на него косо посмотреть.

Малышева: Да ладно!

Лобков: Ровно вчера у него был по очередному поводу.

В частности, господин Фоминцев, которого вы, наверно, знаете, который занимается фондом профилактики рака, говорит о фантастической необразованности выпускников медицинских институтов по части ранней диагностики, по части инфекций. Самые дремучие представления об анатомии человека. Об этом же говорит Вадим Покровский.

Вот вы говорите о прекрасных врачах, а эксперты, причем довольно уважаемые эксперты, говорят о том, что фантастически снизилось качество медицинского образования и что этим людям доверять свою жизнь не очень безопасно.

Малышева: Был такой древний философ Шопенгауэр. Он написал такую книжку, сборник «Эристика», это наука о споре, или сборник свинских приемов, как выиграть спор, если ты не прав. Надо делать заявления, которые как бы звучат так: «Хорошо известно, и все эксперты это говорят». Курица не птица, женщина не человек.

Лобков: Я сослался на две фамилии. Илья Фоминцев и Вадим Покровский.

Малышева: Во-первых, Паша, заслуга Вадима Покровского состоит в том, что есть государственные регистры лечения СПИДа и эти пациенты могут получить это лечение. Это впрямую заслуга Вадима Валентиновича. Во-вторых, я всю жизнь буду благодарна Валентину Покровскому, потому что когда-то он оставил в Москве моего мужа как великого русского ученого. Было прямо так и написано, что это выдающийся ученый, он должен остаться в Москве, вот.

И в-третьих, что касается уровня образованности. Это вообще очень серьезный вопрос ― медицинское образование, потому что, например, с той поры, как я закончила мединститут, медицина сегодня изменилась просто до неузнаваемости. То есть когда мы учились в мединституте, у инфаркта было одно лечение. Поступил человек с инфарктом, а там, как говорится, как пойдет. Максимум, что мы могли ему дать, это промедол, чтобы обезболить, если, например, сильная боль в сердце и наступает кардиогенный шок. Сегодня мы смотрим проходимость сосудов, мы вставляем стент и через два дня человека отпускаем домой без инфаркта.

Поэтому, конечно, в нашей профессии непрерывное образование играет огромную, огромную роль. В России не было создано системы того непрерывного образования, которое требует современная медицина. Ее сейчас создают, мы в эту эпоху живем, это эпоха перемен, что поделаешь. Но тем не менее хорошие врачи есть.

Лобков: Хорошо, я прихожу на диспансеризацию к участковому врачу. Это, как правило, человек, застрявший на уровне, если говорить о сердечно-сосудистых заболеваниях, ну не корвалола, а кордарона хотя бы. И вот дальше я упираюсь, потому что все дальнейшие направления должен давать он!

Малышева: Секундочку. Во-первых, кордарон ― это препарат, который относится к числу применяемых для лечения мерцательных аритмий по-прежнему.

Лютова: Хорошо, условно говоря, он остановился в шестидесятые годы.

Малышева: Нет, это не так. Это не так, Паша. Сегодня стандарты лечения основных заболеваний кардиологических существуют, они всем известны, тотально всем назначается все, что необходимо. Это не так.

Есть ли неграмотные врачи? Наверно, есть. Нужно ли с этим что-то делать? Конечно. Одна из самых интересных проблем, которой мы, например, сейчас начинаем заниматься, это такая электронная программа, которая поможет врачу в принятии решений. Потому что мы сегодня живем в глобальном информационном потоке медицинских исследований и данных, которые трудно переварить. Трудно рассчитывать на то, что каждый врач будет быстро перелистывать последние исследования даже в области рака.

Поэтому сегодня нужны специальные программы и проекты, сегодня весь мир этим озабочен. И мы сейчас в Москве такой проект начинаем. Поддержка решений врача электронная. Это очень интересный вопрос.

Воскобойникова: Елена Васильевна, ну не можем мы не затронуть тему Кемерова. Это ваш родной город.

Малышева: Да.

Воскобойникова: Вы летали туда сразу после трагедии. Что больше всего вас поразило и даже, может быть, ужаснуло? Это какая-то история отдельно взятой семьи или это вообще осознание того, что подобное, к сожалению, может приключиться с каждым из нас в любом месте и в любое время?

Малышева: Ой… Дело в том, что Кемерово ― это даже невозможно сказать, это страшная трагедия, реально страшная трагедия, которая случилась. Ой, мы там сидели в так называемом штабе, это школа, которая находилась рядом с этой «Зимней вишней». И вот там огромный спортивный зал. Ну, какой огромный? Школьный спортивный зал.

По периметру сидели все службы: психиатры, психологи и так далее, и так далее. А в центре стояли скамейки, на которых сидели родители, потерявшие детей. И вот они просто никуда не уходили. Не потому что они ждали каких-то известий, а просто потому что было невозможно вернуться в дом, просто невозможно было вернуться в дом.

Что поразило меня? Первое ― меня поразила родина моя малая, потому что там как-то все происходило с каким-то огромным внутренним достоинством. Там никто не ругался матом, никто не ругался в принципе. Там как-то сразу были созданы какие-то группы людей, которые начали искать тех, кто, может быть, не был в «Зимней вишне», но пропал. И мы там, поскольку я закончила Кемеровский мединститут, понятно, что там были психиатры даже с нашего курса и так далее. И мы там тоже им помогали людей искать.

Меня поразило первое ― огромное достоинство, с которым все это переживалось теми, кто, казалось бы, просто должен… Я не знаю, имел право на любые слова. Это первое. Второе ― я не первый раз была с двумя потрясающими группами. Это группы профессора Кекелидзе, это создатели экстренной психиатрии, или психиатрической реанимации, которые выезжают, работают с этими людьми, потому что… Им приходилось, я даже не знаю, в самом деле делать тяжелейшие вещи, потому что они приходили в семьи, где трое детей из троих погибли и так далее. Это было просто поразительно.

Воскобойникова: Вы плакали в какой-то момент?

Малышева: Вы знаете, там был такой эпизод. Там работали студенты нашего мединститута кемеровского. У них была задача разливать чай, если надо было быстро приготовить какой-то там раствор с валерьянкой или с каким-то простым лекарством, вот такая у них была работа. И все вот в этом спортивном зале. Ну понятно, что я с ними познакомилась, когда приехала. И вдруг я смотрю, что одну из этих девочек выводят, она рыдает, плачет. И я ей говорю: «Как тебе не стыдно! Ты пошла во врачи, еще не хватает тебя тут успокаивать, смени профессию!».

В общем, я рвала и метала. А потом перелистнулась страница, и там вот эта знаменитая история, когда одиннадцатилетнего мальчика отец выбросил из окна. У него был перелом костей таза, он лежал в детской больнице, в детской многопрофильной больнице. И ему несколько дней не говорили, что родители погибли. А у него три бабушки: бабушка, которая папина мама, мамина мама, и бабушка, которая сестра родная маминой мамы, которая, собственно, воспитывала, бабушка Саша.

И когда я приехала просто поговорить с этой бабушкой, чтобы понять, что-то, может быть, нужно, она мне сказала. Она вышла из палаты и говорит: «Я просто больше не могу. Он меня спрашивает, где мама, а я ему говорю: „Давай книжку почитаем“. Я просто больше не могу». И тогда приехал как раз Зураб Ильич Кекелидзе со своим детским психиатром, и мы сидели, обсуждали, как сказать этому мальчику, вызвали всех трех бабушек. В принципе, когда врач плачет, это свинство, потому что ты обязан…

Воскобойникова: Так не должно быть?

Малышева: Нет, так не должно быть.

Лютова: А уже когда никто не видит? Вот после.

Малышева: Это идиотизм, потому что врач должен лечить. Если ты плачешь, в принципе, это повод презирать себя. Потому что твоя задача помогать, а не рыдать, потому что тебя, что ли, тут успокаивать или все-таки кого-то, кому реально нужна помощь? Вот.

И там обсуждалось, как мальчику сказать, что погибла вся семья, и так далее, и так далее. И было принято решение, что это скажут две родные бабушки. Бабушка Саша, которая с ним была, сказала: «Только меня не выдавайте, я буду говорить, что я тоже ничего не знаю». И они когда ему зашли и сказали, мы все стояли рядом с палатой в коридоре, вот. И вышла… Ой, господи, вот, сейчас зарыдаю еще.

Вышла бабушка, говорит: «Елена Васильевна, зайдите к нему, он будет рад вас увидеть, он будет знать, что приехала программа „Жить здорово“». Вот я тут заплакала, вот честно, я себя никогда так не презирала, как в эту минуту, потому что уж точно этому мальчику было хуже всех.

Желнов: Елена Васильевна, почему вы такое решение приняли ― лично поехать? Потому что не все на это в той ситуации, наверно, отважились бы ― работать с этими людьми, общаться в этой ситуации, в той, в которой они оказались. Для вас не было сомнений, что надо ехать, потому что вы там родились и, возможно, в этой трагедии пострадали люди, с которыми вы могли бы знакомыми? Потому что Кемерово ― город небольшой.

Малышева: Маленький. Вы знаете, там так получилось, что меня вначале позвали в программу «Пусть говорят» как кемеровчанку. Потом позвали в «Доброе утро» вечером, потом попросили прийти утром, и я утром к мужу подошла и говорю: «Уже просто стыд какой-то дикий, я хожу по программам, слезы смахиваю за тридевять земель от каких-то реальных событий». И муж мой чудесный сказал: «Леночка, по совести надо ехать». И я прямо собралась и уехать.

И до сих пор считаю, что слава богу, что я туда поехала, потому что с очень многими людьми, с которыми я так познакомилась, у меня просто такие очень теплые, очень добрые отношения. Очень многие из них, я надеюсь, сейчас все это переживут, когда пройдет генетическая идентификация, они наконец похоронят своих детей, у них будет возможность думать о будущем. Будущее у них все равно есть, потому что там очень много молодых людей, очень много. И для всех самое главное сейчас, чтобы прошла вот эта генетическая идентификация и они знали, что они проводили своих детей.

Лобков: Елена Васильевна, в таких ситуациях обычно медицина проверяется. Можете ли вы сказать, что кемеровская медицина выдержала проверку? Или нужен был действительно московский десант, чтобы помогать? Потому что ожоговые травмы ― это одни из самых чудовищных вообще травм.

Малышева: Страшно то, что практически не было обожженных. Паш, не было обожженных спасенных. То есть кто-то погиб, а кто-то сумел выйти. Это главная драма Кемерова. Там негде было совершать подвиг врачам. Там все, кто поступил, это были люди с отравлением угарным газом и два человека, которые… Один девятнадцатилетний парень, выпрыгнул из окна. И второй ― мальчик, которого выбросили. Там не было ожоговых травм.

Желнов: Елена Васильевна, мы помним события, которые происходили после «Норд-Оста», когда и президент Путин даже это недавно в фильме Кондрашова, по-моему, признал то, что не все медицинские службы, наверно, тогда вовремя сработали. И часть людей, которые из-за угарного газа тогда…

Лобков: Из-за фентанила.

Желнов: Да. Просто не было не достаточном уровне проведено постспасение людей, уже после штурма. Понятно, что это две совершенно разные ситуации, но вот сейчас как сработала медицина, о чем спросил именно Паша, как вы считаете?

Малышева: Паша как биолог, наверно, расслышал то, что я сказала. Спасенных практически не было. Тех людей, которые обычно бывают при пожарах, как в «Хромой лошади», кого-то сюда везли, кого-то туда, что-то…

Желнов: Да-да.

Малышева: Их не было.

Лобков: А действия медиков в «Норд-Осте» как вы оцениваете? И тот скандал, который за этим последовал. Вы же тогда уже были всесоюзно, всероссийски известным человеком, к мнению которого прислушивались. Мы знаем о количестве погибших, которые погибли от передозировки до сих пор на 100% не известного вещества.

Малышева: Я, честно говоря, не могу сейчас как-то это прокомментировать искренне, потому что это вопрос серьезный, здесь просто так какие-то ответы давать глупо, надо просто все вспомнить. Это тоже была трагедия страшная, что тут сказать-то. Страшная. Там хотя бы все было ясно: терроризм, мерзавцы, подлецы, подонки. А тут другое.

Лобков: Там не совсем ясно. Травили-то не террористы, не мерзавцы и не подонки. Травили… Не травили, а усыпляли российские спецслужбы, которые, видимо, не предупредили врачей, ссылаясь на соображения секретности.

Малышева: Не могу сказать, Паш, искренне не могу сказать, что там было, кого предупредили, кого нет. Те, к кому я приходила в больницы, это были выжившие люди и спасенные люди. Правда вот, это единственный комментарий, который сейчас могу дать по поводу «Норд-Оста».

Лобков: А вы знаете состав вещества, который был в «Норд-Осте»?

Малышева: Я не знаю, могу сказать точно.

Лобков: Даже вы не знаете.

Малышева: А почему даже я? Я же не являюсь спецслужбой, которой известна формула.

Лобков: Потому что вам доверяют, вам могли сказать.

Малышева: Нет.

Лютова: Елена Васильевна, я от довольно тяжелой темы… Здесь нам с вами очень важно, что мы поговорили про Кемерово, потому что средний зритель, я думаю, к сожалению, вряд ли в курсе, что вы там были. Потому что если сейчас, например, вот такая банальная подготовка к программе, смотреть какое-то упоминание вас в новостях, да, помимо ваших программ, каких-то цитат. Там в основном, к сожалению, не Кемерово, что на самом деле очень важно, да, важно показать человека, который чувствует невозможность туда не поехать. А там вот эта история про бродячих собак. Там бесконечное количество цитат.

И понятно, что сейчас, к счастью, эта ситуация окончена, она себя исчерпала, для зрителей даже не хочется опять это повторять. Вот как вы относитесь? Это же такая плохая сторона этой новой гласности. Вот что ни скажи, все заметят, весь интернет будет обсуждать, начнутся комментарии, комментарии к комментариям и так далее. Как вы отнеслись ко всему этому обсуждению в интернете?

Малышева: Это абсолютно совпало с тем, когда я была в Кемерово. И я отнеслась к этому как вообще к какой-то другой жизни. Она точно не имела отношения к этому. Эта программа вышла в четверг. Я в этот момент была в Кемерово, я туда прилетела во вторник или в понедельник, я уж не помню. Но программа вышла в четверг, это точно, потому что в среду была отменена программа из-за траура и так далее.

В этой программе был у нас в гостях Юрий Лоза, мужа племянницы которого загрызла свора собак. Племянница ― это молодая беременная девочка, которая осталась одна. То есть это была чудовищная история, которую рассказал Юрий Лоза в нашей программе, буквально, что девятнадцатилетний парень шел, и его загрызли собаки, свора собак.

Посмотрите, все же я по профессии врач, и моя задача ― защищать людей, а не свору обезумевших собак. Поэтому когда мне стали писать какие-то журналисты, звонить, это еще была ситуация, когда я сидела в семье людей, где погибло двое детей, и там сидела бабушка, потерявшая двух своих внуков, мама и папа. И бабушка, вот так раскачиваясь, говорила: «Это непереносимо, Елена Васильевна, это непереносимо».

И вдруг какая-то девочка: «Алло, Елена Малышева? Расскажите вашу позицию». Я говорю: «Вы знаете, вы меня извините, я сейчас в Кемерово». Она мне перезванивает, перезванивает, перезванивает. У меня такое ощущение, что мы на разных планетах просто живем, я на одной, они на другой.

Лютова: Почему нет сочувствия у людей, как вы думаете?

Малышева: Это вам надо спросить у этой девочки. Я не знаю. Она потом мне смс написала: «Почему вы не отвечаете? Люди хотят знать, почему вы выступаете против собак» и так далее.

Желнов: Елена Васильевна, тем не менее проблема не ушла.

Лобков: Можете пояснить позицию? Я был вне дискурса. Что с ними делать?

Малышева: Ситуация очень простая. С кем, с собаками?

Лобков: Они тоже нападали на меня во дворе в центре Москвы. Что с ними делать?

Малышева: Должна быть какая-то программа отлавливания этих собак, какой-то нейтрализации. Кто из них может быть болен. Это делается во всех странах мира.

Лобков: На что жалуются? На то, что из-за позиции Наркоконтроля, который уже ушел в прошлое, нет гуманного средства для умерщвления этих собак, что если этих собак умерщвлять, они умирают в муках. В этом, я понимаю, дискурс.

Малышева: Пусть живут в приютах, пусть их забирают, разбирают люди. Существует же много вариантов, что делать с этими собаками. Существуют, наконец, защитники животных. Честное слово, вот это прекрасное дело, которое они могут сделать. Пусть они его сделают, все будут признательны. Пусть собирают собак в приюты, отдают в хорошие руки.

Это реально ненормально ― загрызенные, с отгрызенными лицами дети, загрызенные до смерти молодые мужчины, беременные женщины, которые остаются одни. Ну это же ненормально, Паша? Так же не должно быть, правильно?

Желнов: Да, но при этом законопроект о защите животных, который очень долго обсуждался, о жестоком обращении с животными, у нас до сих пор не принят. Так должно быть или так не должно быть, как вы считаете? Этого нет закона пока.

Малышева: Должно быть что?

Желнов: Закон о жестоком обращении с животными. Потому что мы видели случаи варварского обращения с животными.

Малышева: Это очень плохо.

Желнов: И памятник на метро «Менделеевская» собаке, да, я не помню, ее убили или отравили. Было несколько случаев тоже живодерского отношения к животным буквально недавно, из чего, собственно, возникла эта идея законопроекта. Что вы думаете в этой сфере, в сфере гуманного отношения к животным и закона?

Малышева: Я гуманист, я за гуманное отношение к животным. Что тут думать? Ответ очевиден на этот вопрос.

Желнов: Наше общество гуманное, как вы считаете, по отношению к животным?

Малышева: Я думаю, наше общество разное. Разное, и все. Кто-то гуманный, кто-то не гуманный. Так же, как и общество в целом. Это зависит от многих вещей.

Лобков: Я бы хотел вернуться к вопросу образования. Не только врачей.

Малышева: Но и людей.

Лобков: Но и пациентов. Я сегодня зашел в аптеку по какому-то дежурному поводу. Я увидел, что все, что перед моими глазами, 90% того, что перед моими глазами, не является лекарством вообще. От слова вообще. Это БАДы, не знаю, что это, наверно, даже не БАДы, это какие-то порошки, да. Как в средневековой аптеке, назовем их толчеными лягушками. Очевидно, аптека имеет с этого огромные деньги, потому что это все, так сказать, выставлено.

Желнов: Выставлено.

Лобков: Мне нужно было настоящее лекарство, за ним провизор побежала в какую-то третью или четвертую комнату.

Вопрос: вот вы влиятельный человек в медицинском сообществе, среди государственных мужей влиятельный человек. Почему до сих пор это существует? Почему не разделена продажа гомеопатии, БАДов и лекарственных препаратов? Почему до сих пор бабушки, у которых есть 600 рублей, вместо того, чтобы купить апельсинов и пережить спокойно эту сезонную вирусную инфекцию, идут и покупают на 600 рублей этого «Амиксина» или других препаратов, мягко говоря, с недоказанной активностью?

И это все не через вас, вы в этом смысле…

Малышева: Чисты.

Лобков: Чисты, да. Можно ли с этим бороться? Нужны ли законопроекты, подобные такому, который был принят недавно в Соединенных Штатах, а именно: продукция компании «Буарон», которая производит «Оциллококцинум» и кучу другой гомеопатии, является нелегальной и продажа ее является мошенническим действием?

Малышева: Я об этом не слышала. Я не слышала, что, серьезно?

Лобков: Серьезно!

Малышева: Про «Оциллококцинум» Америка такое приняла?

Лобков: Это уголовное преступление.

Малышева: Потому что вообще в Америке гомеопатия не выведена за черту медицины. Это самое странное, что есть. Там есть сайты про то, что гомеопатия ― это мошенничество, причем на сайте FDA это написано. Но это просто великий скачок для Америки.

Лобков: Страховка не покрывает.

Желнов: Это понятно, вопрос Паши понятен, да.

Малышева: Вопрос такой: нужно ли это сделать?

Лобков: Да, петровскими методами сверху.

Малышева: Конечно, нужно. Кстати говоря, в Америке, раз уж о ней зашла речь, есть так называемые аптеки GNC, где продают именно БАДы, а не лекарства, а есть просто аптеки, а есть места, где и то, и другое, потому что там, например, в супермаркетах могут быть целые полки с лекарствами безрецептурными и БАДами.

Конечно, это было бы справедливо и правильно, если бы в аптеках продавались, например, только лекарства, а в других специальных аптеках (или не аптеках, как угодно это можно называть) продавались БАДы. Это было бы хорошо.

Лобков: А как вы относитесь к участковым врачам…

Малышева: Которые назначают БАДы?

Лобков: Которые назначают БАДы, не говоря, что это БАДы.

Малышева: Я считаю, что это верх безграмотности, это недопустимые вещи.

Лобков: Может быть, это не безграмотность, а коррупция?

Малышева: Не думаю. Дело в том, что компании, которые производят БАДы, практически не общаются с врачами. Это бизнес без врачей.

Лобков: А медпреды? Медицинские представители.

Малышева: Там этого нет вообще. Есть медицинские представители в фармкомпаниях, там они есть, там они всерьез работают. А в компаниях, производящих БАДы, только рекламные бюджеты и ничего больше. Там врачи не нужны.

Звездина: А вот гомеопатию если все-таки в России запретить, как вам кажется, это была бы хорошая идея?

Малышева: Я сторонник этой идеи. Я считаю, что гомеопатия ― это мошенничество в чистом виде.

Звездина: То есть она, в общем-то, вредна для общества именно потому что…

Малышева: Смотрите, гомеопатия не вредна, потому что пить воду или есть сахарные шарики ― вы от этого не умрете, это точно. Но другое дело, более того, так как существует масса заболеваний, которые не являются болезнями, а являются психологическим восприятием своего внутреннего мира, и совет «по одной капсулке каждые два часа три минуты, пожалуйста, пейте» имеет такое психотерапевтическое…

Лобков: Эффект плацебо.

Малышева: Эффект плацебо ― 30%, Паш, как говорится.

Но тем не менее когда гомеопатический препарат назначается при гриппе, где за трое суток наступает молниеносная пневмония и человек погибает, это преступление в чистом виде. Поэтому… Нужно это людям, важно кому-то, врач считает: дам я сахарный кружочек, пусть человек драже ест, ему от этого полегчает, может быть. Но серьезные болезни, конечно, так лечить нельзя, тут нечего и думать.

Лютова: Мы уже много говорили про очень серьезные и важные темы, то я не могу все-таки не затронуть такой несколько легкий жанр. Для очень многих людей, даже моих ровесников и младше, которые из вашей передачи видели в лучшем случае отрывки на ютьюбе… Тем не менее они вас знают абсолютно все. И вы в абсолютно позитивном смысле, то есть каком-то совершенно беззлобном, вы такая героиня того, что называется мемом. Всяческие картинки смешные с вашими выражениями.

Малышева: Я только одну знаю: «Это норма!».

Лютова: Да, «Это норма».

Малышева: Больше я ничего не знаю. Но говорят, это уже устаревший мем.

Лютова: Нет, он до сих пор, в общем, в ходу.

Малышева: Да?

Лютова: А как вам вообще с этим?

Лобков: Есть там кусочек, ходит.

Малышева: Но это не мем, не мем.

Лобков: Там кусочек.

Лютова: Кусочки эти тоже. Как вы себя ощущаете? Вам с этим комфортно или наоборот? Как?

Малышева: Первое ― я скажу вам честно, я об этом не знала. Мне сказал мой старший сын: «Мама, ты в курсе, что ты мем?». Это было несколько лет назад. Я говорю: «А что такое мем?». Я получила консультацию, увидела эту картинку.

Я к этому отношусь с симпатией, наша программа ― это программа «Жить здорово», мы герои подростково-молодежной аудитории. Мне это нравится, я радуюсь этому, потому что это трудная аудитория. Они здоровы, им все не интересно.

Желнов: Подростковая аудитория смотрит «Жить здорово»?

Малышева: Я фотографируюсь везде с подростками. «Вы Елена Малышева? Сфотографируйтесь с нами».

Желнов: Кстати, как вы этот феномен объясняете? Вы ведете программу, прямо скажем, не для молодых людей. Что им там смотреть? А фотографируетесь с подростками. Это что за?..

Малышева: Вы знаете, это очень интересно. Это говорит о том, что телевизор как средство донесения телевизионных программ либо умер, либо умирает. Это говорит о том, что мы, выходя с десяти до одиннадцати, ориентированы на пожилую аудиторию, которая сидит дома. Из молодых в лучшем случае беременные и кормящие.

А как показала эта знаменитая история с обрезанием, нас смотрят вообще другие люди. Это очень интересный феномен.

Воскобойникова: Они смотрят вас уже в интернете.

Малышева: Вот я об этом и говорю. Оказалось, что сегодня доступ к этой аудитории не связан с висящим на стене или стоящим на тумбочке телевизором.

Лобков: Лена, вы просто не представляете себе, насколько интернет-аудитория 20–25 лет озабочена собственным здоровьем. Причем зачастую это бывает налево, а совсем не туда, куда это. То есть это холестерин, суперфуды, диеты…

Малышева: Да какой холестерин, Паш? Прыщи в лучшем случае. Ну ладно.

Лобков: Нет, вы просто не видели этих тредов, когда люди часами обсуждают плохой и хороший холестерин.

Малышева: В двадцать лет?!

Лобков: Конечно!

Малышева: Ну ладно.

Лобков: Элитные девушки такие.

Лютова: Все-таки да, раз уж вы сами затронули историю с обрезанием, вот здесь как раз и про молодых. У вас в передачах довольно много внимания уделяется и половому воспитанию, и вопросам гигиены, то есть то, чего, к сожалению, сейчас практически нет в школах, потому что тренд на все эти семейные ценности, совершенно странно понятые, да.

Вы чувствуете на себе какое-то это давление, что это некоторые табуированные, как у нас любят в Думе говорить, темы? Поступают ли вам какие-то жалобы, не знаю, озабоченной общественности, «что вы показываете?».

Желнов: От коллективной Мизулиной.

Лютова: Да. «Днем, в дневное время, дети у экранов».

Малышева: Вы знаете, дело в том, что я человек не пошлый и не циничный, и все доктора, с которыми мы делаем программу «Жить здорово», не пошлые и не циничные люди. Поэтому если мы что-то рассказываем, в принципе, мы рассказываем об этом всерьез, как врачи.

Поэтому упрекнуть нас в цинизме невозможно. Как врачи мы называем вещи своими именами и спокойно говорим на любые темы, потому что это наша профессия, потому что глупо, если вы ко мне придете и скажете: «Я нашла образование в груди», а я скажу: «Только не вздумайте показать мне голую грудь, а то я сейчас потеряю дар речи!». Я буду выглядеть как-то неграмотно.

Просто мы к этому относимся спокойно, еще раз повторю. В таких вопросах очень важно не быть циничным. Это очень важно. И если ты не циничен по сути, если ты искренне, как профессионал о чем-то рассказываешь, то, думаю, тебя не в чем упрекнуть.

Лютова: И вас не упрекали, да, никогда? Не было такого?

Малышева: Наверно, кто-то упрекал, но я так на этом не зацикливаюсь, потому что это моя… Мне скорее грустно, что я плакала, когда меня просили к этому мальчику зайти, которому действительно было тяжело. Вот там мне было противно, что я не могу сдержаться и так далее. А по-человечески…

Желнов: Но получается, что депутаты со своими нравственными канонами, да, вы же следите за тем, что происходит. В геометрической прогрессии растут вот эти разговоры о патриотически-нравственным воспитании. Есть конкретный законопроект о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних. Получается, что они ведут себя цинично, выдавая за какие-то воспитательные меры, просто скрывая это и табуируя нормальные, по сути, вещи, которые есть в каждом обществе, среди любого народа.

Малышева: Смотрите, если говорить о нашей программе, то еще раз повторю: эта программа, которую ведут врачи. Мы приглашаем депутатов, они бывают гостями нашей программы, они свободно обсуждают с нами те темы, на которые мы говорим. Мне не кажется, что это табуированные темы. Мне так не кажется.

Лобков: Тогда у меня сразу вопрос. Вы могли бы пригласить семью, состоящую из двух мальчиков-геев, которые бы рассказали, как они предохраняются, когда они занимаются оральным или анальным сексом?

Малышева: А здесь очень простой ответ, Паш. Могла бы я сделать передачу о варикоцеле у мальчика пятнадцати лет? Формально ― да, я могла бы сделать эту передачу. Но я тоже мама… Можно я отвечу?

Лобков: Мальчики после 18 лет. 15 ― нужно с родителями согласовывать. После 18.

Малышева: Все-таки мы заговорили о мальчиках, а это очень серьезный вопрос. Здесь очень важно, мне кажется, в любом вопросе, когда речь идет о личной жизни человека, не сделать его посмешищем в обществе.

Я вот вам приведу пример другой, он гораздо более часто встречается. Варикоцеле. Это варикозное расширение вен семенного канатика. В России практически всех детей оперируют. Это, естественно, мальчики. В мире их не оперируют последние двадцать лет. Это вопрос серьезнейший, серьезнейший. Оперировать или нет ― серьезнейший вопрос. Потому что говорят, что надо оперировать, потому что не будет детей и так далее. Но огромное исследование, двадцатилетний метаанализ показал, что никак это ни на что не влияет.

Вопрос: можно ли найти маму мальчика, которая придет с ним? Можно. Стоит ли мальчика ставить в ситуацию, когда после нашей программы ему как-то жить? Не стоит. Это сложный вопрос, потому что это не вопрос моей смелости. Это вопрос жизни этого человека.

Лобков: Речь о двух парнях-геях, которые живут вместе и говорят, как они защищаются…

Малышева: Еще раз, Паш, я говорю искренне, как врач. Это не вопрос моей смелости. Это вопрос того, что будет дальше с людьми, которые придут в эту программу.

Лобков: Уже по тридцать этим парням.

Малышева: Хоть сколько. Потому что в нашей стране разное к этому отношение. И это должно остаться за кулисами их жизни.

Лобков: Хорошо, второй вопрос, конкретный. С какого возраста школьникам нужно рассказывать о том, как надевается презерватив, для чего он служит, от чего он защищает? Нужно ли это делать вместе мальчикам и девочкам, собирая одних и других, либо отдельно мальчикам, отдельно девочкам? Кто это должен делать, преподаватель школы или приглашенный специалист?

Малышева: Когда мои дети учились в школе, то в девятом классе их учительница биологии приглашала меня на урок и я показывала им видео потрясающие, как образуется яйцеклетка и так далее.

Мой вывод был таким: самым безграмотным человеком по части того, как надевается презерватив, в этой компании была я, а не кто-нибудь еще. Потому что я хорошо помню, как я начинала вскрывать презерватив, что-то он у меня не вскрывался, и мне товарищ моего сына сказал: «Елена Васильевна, давайте я вам могу». Я помню, я была в обморочном состоянии от всего, от того, что я не вскрыла, и от того, что он уже вскрывает, и так далее.

Лютова: Но хорошо, что уже вскрывает.

Малышева: Я думаю вот что.  Я думаю, что рассказывать…

Лобков: Извините, я нервничаю.

Малышева: Вот будет у вас мигрень, Павел Лобков, и семьдесят килокалорий-то ту-ту-ту, а талия-то больше девяноста четырех.

Лобков: Вы уверены?

Малышева: На 100%.

Желнов: Мы записали, чтобы проверить, да.

Малышева: Я просто хочу сказать, что это воспитание должно рано начинаться. Оно не должно начинаться так: «Сейчас я тебе презерватив покажу, ты обалдеешь, что это такое».

Я хорошо помню, моя племянница, дочка моего брата, когда у меня родился сын, она пришла к нам в гости. И я говорю: «Ой, Дашенька, и ты когда-то была маленькая». А он был карапуз, я его пеленала, заворачивала в пеленочку. Она говорит: «Да, тетя Лена, это когда я была клеточкой, мне мама с папой рассказывали».

В каждом возрасте есть свои рассказы, это как сказка.

Лобков: Вообще в России когда-то с этим было просто, потому что мы крестьянское население, и дети волей-неволей видели, как это делают животные во дворе. Сейчас это совсем по-другому.

Малышева: Я думаю, что я так могу ответить на этот вопрос. Это вопрос разных культур. Все-таки факт остается фактом, у нас в самом деле много национальная страна. В самом деле где-то есть ситуации, где девочек и мальчиков стоит разделить.

А может быть, их всегда стоит разделить и рассказать им что-то отдельно, потому что у них разная ответственность. Например, мальчик должен понимать, что существует статья об изнасиловании, кто-то ему должен рассказать, что, кроме презерватива, который защитит от болезней, передаваемых половым путей, от неожиданной беременности, существуют еще ситуации, когда какая-нибудь девочка может его в чем-то и обвинить. Девочкам нужно рассказать, что они могут внезапно забеременеть.

Это вопрос правильный и хороший. Это трудно, потому что у нас своя религиозная культура, у нас своя лексика.

Лобков: Учителя тоже говорят: «Мы выполняем приказ». Так же, как у врачей, у них есть свои нормативы, все. В этих нормативах не обозначено, что они должны в определенном возрасте рассказывать детям о том, о чем вы говорите. Поэтому дети пользуются интернетом, «контактом», где уж такое мракобесие творится…

Малышева: Это правда. Я просто хочу вот что сказать. Дело в том, что это очень важно понять, мы живем в стране, где этой лексики нет. У нас, если вы сидите в ресторане, за соседним столом могут ругаться матом, но если, упаси бог, ты скажешь слово «влагалище», то преступником будешь ты, а не те, кто ругается. Нет лекций.

Желнов: И поэтому нельзя геев показывать?

Малышева: Нет. Здесь очень важно не разрушить жизнь человека за пределами твоей «суперсмелой» программы. Это не та смелость, Антон. «А я сейчас геев покажу, вот я такая смелая, умереть не встать». Это глупость.

Лобков: Англичане, кстати, показывают в своих аналогах на ВВС, аналогах вашей программы. Они показывают, я видел.

Малышева: Я очень хорошо знаю аналогии ВВС, я очень хорошо знаю американцев.

Лобков: Там есть, там именно представлено…

Малышева: Нет, там никогда это так не обсуждается, как хотят обсудить у нас.

Желнов: Про СПИД хотел спросить у вас, про ВИЧ-диссидентов так называемых. Для зрителей хочу пояснить…

Малышева: Я полностью поддерживаю закон, который предусматривает ответственность за ВИЧ-диссидентство.

Желнов: Я поясню для зрителей, кто такие ВИЧ-диссиденты, да. Это те, кто лишается своих детей, родственников терапии.

Лобков: Отрицает, что ВИЧ является причиной СПИДа.

Желнов: Да, Паша помог.

Лобков: Поэтому антиретровирусные препараты не нужны. А у них есть побочные эффекты.

Малышева: Я считаю, что они преступники.

Лобков: И поэтому детям их давать нельзя.

Желнов: Что вы считаете, Елена Васильевна?

Малышева: Дело в том, что я делала целый цикл программ, посвященный тому, как в таких семьях дети просто погибают. Пока они жили в детских домах, они жили, у них была нулевая вирусная нагрузка. Потом они попадали в какие-то семьи, которые получали все государственные пособия, а государство дает большие пособия на этих детей, у них у каждого своя персональная книжка, где накапливаются эти деньги, с которыми они потом выйдут во взрослую жизнь.

Когда их приемные матери снимали эти деньги и потом объявляли, что они не будут лечить детей. Я считаю, это преступники, преступники, здесь даже нет второго мнения.

Лобков: Антипрививочное движение и ВИЧ-диссидентское движение, можно сказать, не растут, все-таки пропаганда работает позитивно, да. Но они и не сбывают, потому что есть телеканалы, мы не будем их называть, которые пропагандируют откровенно эти взгляды, а именно, например, недавно было дело Скрипалей. В частности, там выступал «военный эксперт», назовем его «военным экспертом» в кавычках. Когда я стал смотреть его биографию, оказалось, что он был одним из авторов концепции того, что ВИЧ является продуктом деятельности американских биотехнологических лабораторий.

Малышева: Какая глупость.

Лобков: То ли черных уничтожать, то ли желтых, то ли русских. Да, то ли малиновых, то ли еще кого-то.

Желнов: Понятно, да.

Лобков: Как вы считаете, что с этим делать? Вот эти эксперты. «Свобода слова», ― нам скажут. Они имеют право высказываться. Или не имеют?

Малышева: Я недавно тут прочитала, что наш Минздрав предлагает закон, по которому люди будут отвечать за такие поступки. Я всецело поддерживаю этот закон.

Желнов: Понятно.

Звездина: Елена Васильевна, скажите, как вы думаете, почему в нашей стране никак не увеличат количество денег собственно на ВИЧ-терапию? Потому что это же, собственно, снижает нагрузку. Дают лекарства только…

Малышева: Вы, кстати говоря, неправы. Вот у нас Павел хорошо знает Вадима Покровского. На самом деле в стране сделано…

Звездина: Немного, 4 миллиарда.

Малышева: Вы что, ребята, дорогие.

Звездина: 16, 20, 24, как-то так.

Малышева: Нет, подождите, у нас на самом деле огромные вложены деньги, и созданы центры, и созданы регистры этих пациентов. И мы целыми группами…

Лобков: Москва себя защищает, как ни один другой регион.

Малышева: Ко мне приезжали из Нижнего Новгорода, у них там целая организация ВИЧ-инфицированных людей, приезжала женщина, руководитель этой организации. Она рассказывала просто, как она живет, и так далее. Сегодня в СПИДе колоссальный прорыв, колоссальный. Одна эта трувада чего стоит. Сегодня это вообще потрясающие вещи.

Лобков: Кстати к законопроекту о санкциях.

Малышева: Не перебивайте девушку.

Лобков: Может быть так, что новые препараты не будут регистрироваться в России, потому что нельзя ссориться с США. Потому что все ВИЧ-препараты новые. Еще есть в линейке четыре или пять, которые пока еще не зарегистрированы в России. Они просто не будут зарегистрированы, потому что идет холодная война.

Малышева: Как человек, хорошо знающий фарминдустрию, я вам отвечу на этот вопрос так: регистрировать препарат или нет, решает фармкомпания. Она регистрирует его, если есть спрос, если, цинично, можно продать. И не регистрирует, если, цинично, нельзя продать. Поэтому сегодня железного занавеса с нашей стороны нет. За это можно быть спокойными.

Звездина: Все равно охват терапии не так растет сильно, как хотелось бы. Все равно ждут этих 350, кажется, клеток, да, пока упадет иммунитет. То есть нет такого: выявили ― лечат, выявили ― лечат. И сколько бы Минздрав ни просил действительно…

Малышева: Смотрите, вы сейчас какие-то эмоции вкладываете в серьезный вопрос, как лечится СПИД в мире.

Лобков: ВИЧ.

Звездина: ВИЧ.

Малышева: Простите. Это разные вещи, хотя и очень близкие. Как лечатся и контролируются больные, инфицированные вирусом иммунодефицита. Во всем мире существует стандарт подхода к этим пациентам, стандарт. И выявление вирусной нагрузки ― это один из пунктов стандарта. Поэтому без вирусной нагрузки никто и лечение не начнет, пока не выявится нужное количество клеток.

Это не стандарт, придуманный в России в пику кому-то. Это стандарт, существующий в мире.

Лобков: Сначала было 250, потом 350, 500, а сейчас, допустим, Голландия и самые западные страны говорят: «Пришел, позитивный, нужно давать лекарство».

Звездина: Да-да, вот я об этом.

Малышева: То, что вижу я в лечении ВИЧ-инфицированных и вообще в ведении этих пациентов, это сегодня международный стандарт. Где там какая страна как делает, это решается в зависимости от многих факторов. Но еще раз подчеркну: эти факторы не имеют никакого отношения к какому-то противостоянию внутри медицинской среды. Паша, мы все хорошо знаем.

Лобков: Я еще смотрю на сайте, где Бийск, Алтайский край и еще много других городов, где есть протокол, препарат работает, побочек нет. Человеку повезло, все хорошо. Вдруг препарат заканчивается, тендер не объявили. Ему дают препарат зидовудин, о котором фильмы снимали еще в 1992 году, у него начинает то ли горб на спине расти, то ли еще что-то.

Малышева: Ну хватит.

Лобков: Почему? Он так действует.

Малышева: Слово имеет Антон. Говорите, Антон.

Лобков: Вы считаете, это нормальное состояние?

Малышева: Он вообще уступит место женщине, этот Павел Лобков? Говорите.

Лютова: Много очень вопросов, понятно, я думаю это долгий очень разговор для Паши о медицине.

Малышева: А я его приглашу в программу вместе с ВИЧ-диссидентами.

Лютова: Вот, будет замечательно. Я попробую нас вернуть к социальным явлениям немножечко, потому что с вами очень интересно об этом поговорить. Вы сейчас уже немножко коснулись, когда мы про школьников разговаривали, что, возможно, мальчикам стоит говорить не только про презервативы, но и про ответственность, что это может быть не по взаимному согласию.

Малышева: Конечно. Я просто мама двух мальчиков, мне это актуально.

Лютова: Вот. И сейчас началась эта волна с Америки, Вайнштейн и дальше. Частично начинается у нас, это скандал с депутатом Слуцким. Как вы считаете, насколько это действительно ситуация, которая ведет к каким-то глобальным изменениям к подходу, к тому, чтобы это обсуждалось вслух, к тому, чтобы мальчикам говорили в школе, да, что это ответственность? Или это может как-то выйти в пар и закончиться на всех этих обсуждениях в интернете, и все?

Малышева: Вы знаете, поскольку мы об этом всем читаем в газетах, слушаем по радио, мы можем точно сказать, что мы живем в стране, где об этом говорят, правильно?

Лютова: Не везде, правда.

Малышева: Как? Это все в открытой прессе. Я не знаю лично депутата Слуцкого, так же как я не знаю героинь-девушек, которые высказывались против него и так далее. Но я это все читала в газетах, которые я выписываю. Я, наверно, последний человек, выписывающий реальные газеты.

Лютова: Говорят, но он никакой ответственности не понес.

Желнов: Вопрос, как подается, простите, что перебиваю.

Малышева: Подается по-разному.

Желнов: «Коммерсантъ» одним образом, «Комсомолка» ― другим, да.

Малышева: Подается и так, и эдак. То есть это все читается, это все есть.

Желнов: Как правило, это подается так, как надо, Елена Васильевна. Мы же понимаем, как подается в газетах.

Малышева: Вам надо пригласить Андрона Кончаловского сюда.

Желнов: Был Андрей Сергеевич, рассказывал, да.

Малышева: Он как человек, долго живущий на Западе, расскажет вам о том, что у нас свободы в этом вопросе в тысячу раз больше, чем, например, в Америке.

Желнов: Хорошо, вопрос Ритин все-таки, да.

Лютова: Дело в том, что да, мы говорим, но Слуцкий по-прежнему депутат, и никакой ответственности за эти действия он не несет. А это же очень плохой сигнал вот этим мальчикам.

Малышева: Секундочку. Трагедия Америки заключается в том, что сегодня там, в стране, где суд равных, не надо ни в суд подавать, ничего. Можно сказать: «Лобков ― подлец, приставал ко мне, дернул за юбку, возможно, ее задрал». И Лобкова уволят с работы просто так. Просто так! Просто так!

Лобков: Такое авторитетное мнение.

Малышева: И это вообще в стране, которую я реально люблю и уважаю. У нас этого нет.

Лютова: А у нас другое.

Желнов: Елена Васильевна, была аудиозапись разговора у одной из девушек, так было, это не просто мнение.

Малышева: Аудиозапись… Ну подождите, подождите. Вы же либералы, вы же демократы. Ну должна же быть хоть какая-то презумпция невиновности, хоть какое-то выслушивание сторон. Ну так же нельзя. Так нельзя.

Желнов: Оно было, это выслушивание сторон. Просто оно было на уровне, как сказал бы коллега-писатель, ниже плинтуса. Комитет по этике я имею в виду.

Малышева: Подождите, у нас есть суд. Есть простая вещь ― подать в суд, и все. И посмотреть, что будет дальше. А то это все какие-то «этот сказал», «тот сказал», «то сказал», «се сказал».

Желнов: Нет закона о домогательстве, как вы понесете в суд, Елена Васильевна?

Малышева: Я не знаю, как я понесу это в суд.

Желнов: Нет закона о домогательстве.

Малышева: Если Лобков ко мне пристанет, то только в суд, через суд, пусть доказывают.

Лютова: Вы считаете скорее позитивным явлением, что у нас это наконец обсуждается в прессе вслух?

Малышева: Я вам могу сказать как человек, много бывающий за рубежом, что у нас вообще многое обсуждается, и это очень хорошо. Потому что в Америке выкинули бы с работы и забыли бы про этого человека. Сейчас там только-только, там сейчас первый суд будет, и дай бог, чтобы эти люди выиграли, потому что там можно наговорить что хочешь на мужчину, обвинить его в чем хочешь. Его просто выкинут с работы.

Желнов: А насколько, как вам кажется, это действительно гендерная революция, то, что мы сегодня наблюдаем, начавшаяся с дела Вайнштейна в Америке? Или это слова-слова и, в сущности, уже ничего не изменится?

Малышева: Америка уже давно живет по-другому.

Желнов: Что вы думаете?

Малышева: Я думаю, что, к сожалению, идея, которая охватила… Я даже не знаю, как назвать это сообщество. Я хотела назвать слово «либеральное», но получится, что я с отрицательным значением употребляю это слово, а я не хочу употреблять его с отрицательным значением. Хотя здесь бы я его употребила так. Вдруг всем стали объяснять, что мы все радикально равны. А мы не равны. У нас разные хромосомы, у нас разная физиология, у нас разное восприятие мира. Разное по половому признаку.

И если, вот например, тут сидят девочки, которые находятся в периоде фертильности, менструации, у них в первую половину цикла блестят глаза, они прекрасные, они веселые, они желанные и чудесные, во вторую половину цикла у них ужасное настроение. Они зачастую принимать решения будут в зависимости вот от этих гормонов, которые то вверх, то вниз.

Совершенно другое дело ― мужчины, у которых только тестостерон. Только тестостерон! Он одинаков, начиная с пубертата. Только тестостерон. Он одинаков, начиная с пубертатного периода.

Лобков: Есть цифра, которую я должен вам сказать. Уровень тестостерона в крови.

Малышева: Нет-нет, это обхват талии, про ваш тестостерон скажет ваша талия, она вызывает тревогу.

Короче говоря… Нет-нет, это очень важно. Уровень тестостерона у мужчин одинаков, поэтому мозг мужской не зависит от гормонов. Не зависит! Хоть ты убейся, хоть ты укричись про отсутствие гендерных различий, но они есть. И я как врач не могу этого не видеть. Я не могу приветствовать отрицание этого. Я за гендерные различия. Мужчины ― это одно, женщины ― это другое. Вот и точка.

Желнов: Последний вопрос, Паш.

Малышева: Я против насилия, но, в конце концов, мужчина должен ухаживать за женщиной. Во всяком случае, мне это симпатично. Я прошу прощения, если я что-то не то сказала.

Лобков: Я задам вопрос, хотя, наверно, мой размер талии этого не позволяет.

Малышева: Ох, Павел. С вашей талией тревога.

Лобков: Наверно, он традиционный. Это вопрос: насколько вы заложник собственной публичности и собственной профессии? Извините, сошлюсь опять на личный пример, вы тоже неоднократно ссылались на личные примеры, когда отвечали нам.

Едешь в метро… Когда я делал программу под названием «Растительная жизнь». В основном возникает один вопрос: «А почему у меня засохла туя?». Или фикус.

Малышева: Кто засох?

Лобков: Туя, прости господи.

Малышева: А.

Лобков: Вы сталкиваетесь с этим, когда в публичных местах бываете?

Малышева: Мне задают медицинские вопросы.

Лобков: Медицинские вопросы.

Малышева: Я врач, о чем со мной еще говорить, в конце концов, правильно? Девчонки, я вам говорю, закончится программа, у них ко мне тысяча вопросов.

Лобков: Вы спокойно к этому относитесь?

Малышева: Абсолютно. Это моя профессия, которую я люблю.

Лобков: Отвечаете?

Малышева: Всегда.

Лобков: Вот анекдот о священнике был, когда он выходит из церкви, к нему подходит человек и говорит: «Слушайте, мы тут с друзьями поспорили в ресторане. Бог есть или нет?». Тот говорит: «Ты знаешь, сын мой, о работе ― на работе». Вот у вас какой принцип?

Малышева: Нет, я отвечаю на вопрос, потому что, во-первых, я люблю дело, которое когда-то я выбрала благодаря моей маме. Я понимаю, что меня не воспринимают как звезду, а воспринимают как врача, и слава тебе господи, честное слово. Вот была бы тоска, если бы меня спрашивали, с кем я провела ночь. Рассказать не о чем. С мужем. Это чтобы не было следующего вопроса.

Лобков: Я даже не планировал его, честно говоря.

Малышева: А жаль.

P. S.

Малышева: Я была в программе Hard Day's Night, что значит «Вечер тяжелого дня», я так думаю. Не хочу говорить, что мне понравилось, а что мне не понравилось. Хочу только всем пожелать одного: помнить, что ваши жизнь и здоровье нужны именно вам, именно вам и именно вам.