Сестра Михаила Косенко о приговоре брату: у нас нет информации о подобных заведениях, и мы очень боимся за Михаила

Напомню, Михаила Косенко судили отдельно от остальных обвиняемых. Еще в армии ему поставили диагноз «вялотекущая шизофрения неврозного типа». На свободе Косенко  регулярно посещал врача, принимал антидепрессанты и транквилизаторы и получал пенсию по инвалидности.
В СИЗО консилиум врачей института имени Сербского  обнаружил, что у подсудимого «параноидная шизофрения». А это очень серьезный диагноз и человек, получивший его, может быть признан опасным для себя и для общества. Дальше речь идет об изоляции и принудительном лечении. Правозащитники уже говорят о возвращении в систему наказания карательной психиатрии.
У нас в студии была сестра Михаила Косенко, Ксения, и советский диссидент, бывший политзаключенный, человек, который 17 лет провел в тюрьмах и психиатрических больницах Советского Союза – правозащитник и публицист Михаил Кукобака.

Кремер: Скажите, как вы оцениваете сегодняшний приговор суда?
Кукобака: Я думаю, что практика использования психиатрии в политических целях не прекращалась, по сути. Если взять коротенький период правления Горбачева, когда он вообще ликвидировал такой статус, как политзаключенный на короткое время. И сейчас примеров очень много различных. Если говорить о прошлом, то я, пожалуй, являюсь наглядным примером, абсолютно беспринципного такого отношения к законам, ко всему. То есть тогда было также легко посадить в психушку, как и сегодня.
Лобков: А у вас, прошу прощения, какая была статья? Вообще, что вы сделали, если коротко?
Кукобака: Коротко. Вот эта статья называется «Открытое письмо Айверу Монтигё от рабочего Кукобака», она была написана 44 года назад. Эта статья в защиту русского писателя Анатолия Кузнецова. Я отправил ее в «Комсомольскую правду», то есть это было полемическая на статью этого писателя, коммуниста, кстати. Отправил в « Комсомольскую правду», а копию попытался отправить на Запад. Из-за неопытности попал на заметку, и меня арестовали. А потом мне предложили сделку: будешь с нами сотрудничать, поможешь нам одного дипломата дискредитировать (я еще запомнил его фамилию – старший секретарь Мюллер, западногерманского посольства), то выйдешь на свободу, только языком особо не болтай. Я категорически отказался. Тогда мне сказали, что «если не хочешь нам помочь, то мы устроим, будешь всю жизнь раскаиваться». Отправили в Сербск, и там мне признали ту же самую шизофрению параноидальную (Бог его знает), и меня отправили в спецпсихбольницу. В связи с этими идеями различного рода признать особо социально опасным для общества.

Лобков: То есть, в общем, то же самое прозвучало сегодня и в суде, правильно я понимаю?
Кукобака: Да.
Косенко: Ну, практически да.
Лобков: Сейчас все-таки открытый процесс, сейчас у вас была, как я понимаю, результаты независимой психиатрической экспертизы, которую проводили независимые психиатрические ассоциации. Было ли это услышано, приобщено к делу, рассматривал ли это судья?
Косенко: Нет, это не было приобщено к делу.
Кремер: А что значится в «независимой психиатрической экспертизе»?
Косенко: Независимая психиатрическая экспертиза давала оценку той экспертизе, которую провели.
Кремер: Какую оценку?
Косенко: Оценка была достаточно глубока по тексту, там господин Савенко все это исследовал, и, в общем-то, как минимум был в недоумении, почему один диагноз был заменен на другой и указал на ряд непрофессиональных ошибок психиатра.
Кремер: Какое у вас отношение к сегодняшнему приговору, и как долго на ваш взгляд и по тому, что вам удалось узнать, этот приговор может действовать? В смысле, как долго нужно лечить человека, который попал принудительно в психиатрическую клинику?
Косенко: Во-первых, приговор был вполне ожидаем, честно говоря. Никаких иллюзий...
Кремер:  Вы не думали, что Михаил может получить реальный срок в тюрьме, а не принудительное лечение?
Косенко: Нет, не для этого выделяли его дело в отдельное производство.
Кремер: Как долго должно длиться это лечение?
Косенко: А этого никто не знает.

Лобков: Михаил, были ли случаи, когда кому-то удавалось через год – полгода  выйти, может быть, даже раньше из этой психбольницы. Вот вы семнадцать лет провели, или сколько?
Кукобака: Нет, вы немного тут ошиблись.  Всего я провел в заключении шестнадцать с половиной лет, около семнадцати со всеми арестами.
Лобков: А в психбольнице?
Кукобака: Всего в психушках я провел 5 лет, ровно 5 лет. А потом еще было 3 судимости, и 11 с лишним тюрем и лагерей я провел. Тут понимаете нюанс какой: если человека признали сумасшедшим, а потом в лагеря, то есть им стало невыгодным меня держать, потому что я не переставал, я публиковался на западе, на радио «Свобода», на немецкой волне передавали. Им уже было дороже себе меня в психушке держать.
Лобков: То есть сразу диагноз изменился?
Кукобака: Нет, везде диагноз подтверждали, то же самое, под копию.

Лобков: Я, может быть, задам вам довольно жесткий вопрос. Вот то лечение, которое к вам применяли, его можно назвать лечением или это, скорее, были пытки? Поскольку существуют разные препараты с разными эффектами. Есть очень тяжелые, с тяжелыми побочными эффектами.

Кукобака: К лечению абсолютно никакого отношения не имеет. В Сычевке был такой Лямиц, начальник психушки, он, не стесняясь говорил, что «у нас стены лечат», или если человек жаловался на злоупотребление, потому что медперсонал был санитары из лагеря соседнего, он просто вызывал бригадира: «Пропишите ему «кулазин». Вот это было главное его лекарство.
Лобков: Это что такое?
Кукобака: «Кулазин»? То есть дайте ему хорошенько по бокам, вот и все. Ну, это жаргон такой –дать по бокам.
Кремер: Подождите, никаких препаратов к вам не применяли, вы просто находились в психиатрической клинике, при этом ничем вас там не лечили? Кроме режима и избиения.
Кукобака: Конечно, лечили, но понимаете…
Кремер: Чем?
Кукобака: Обычно это аминазин. Но тут очень многое зависит от самого человека. Если кому интересно, есть мой очерк «Какие тайны хранит институт Сербска», в интернете гуляет, там я подробно писал. Человек беззащитен в психушке, все зависит от врача. Какие взаимоотношения сумеешь с окружающими…Много надо хитрости применять, чтобы где-то…. Мне это удалось, я практически избежал лечения, я сразу подкупил санитаров, и поэтому все таблетки, все это на сторону, я сумел хорошо сыграть с врачом. Он был еще не слишком, как бы выразиться, изуродован этой системой. И потом – я человек достаточно откровенный, прямой. Он меня уважал, но это повезло просто. Хотите, я выделил пару строчек, я зачитаю. Я попросил депутата областного совета, она, к сожалению, умерла, посмотреть историю болезни мою в психушке, в Беларуси, где я был. И вот она мне прислала. Я выделил только: « В Печерской психбольнице, мне с большими, заметьте это 1991 год, разгар перестройки, предосторожностями, разрешили пробежать глазами по вашей «истории болезни». Это было для меня потрясающим чтением. Еще имеются записи об указании органов КГБ, и нет даже намека на какие-то медицинские симптомы, они не удостаивали даже медицинскими фальсификациями, просто выполнили указания органов».
Лобков: Как вы думаете, современная та больница, в которую, быть может, Михаил попадет или не попадет, она другая будет, или у вас есть какие-то иные данные об этом. Вы же наверняка уже как-то изучали этот вопрос?
Косенко: Я пыталась изучать этот вопрос, но информация о подобных заведениях очень мало на самом деле. И о том, что там происходит, то есть совершенно страшные истории печатают журналисты, и у меня очень большие опасения по поводу того, что там может быть.
Кремер: Как Михаил перенес сегодняшний приговор?
Косенко: Очень стоически, я горжусь, что он достаточно спокойно, выдержанно все это выслушал и воспринял. И у него тоже, в общем-то, я хочу сказать, что он не питал иллюзий абсолютно.
Лобков: А вам будет разрешено посещать его, и будет ли там свободный доступ?
Косенко: Я очень надеюсь. Насколько я владею информацией вообще, в принципе, то в какой-то мере родственникам разрешается посещать больных. Но насколько часто – это один вопрос, и второй вопрос: очень внушает опасение то, что никто из общественности, в принципе, из наблюдателей общественных, не может иметь доступ. В СИЗО могут его посещать и смотреть за условием его содержания, а в подобных медицинских учреждениях нет. Это внушает большое опасение.