Малообеспеченные россияне стали питаться еще хуже. Итоги первого месяца продуктового эмбарго

08/09/2014 - 20:32 (по МСК) Лев Пархоменко

Ровно месяц прошел со дня введения продуктовых санкций. В студии Дождя Наталья Шагайда, директор центра агропродовольственной политики Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ. Поговорили о продовольственных рынках, ценах на продукты и сельском хозяйстве.

Пархоменко: Попробуем мы сегодня разобраться, куда же мы пришли через месяц после введения эмбарго. Цифра, которая пришла в конце прошлой недели от Росстат, – 10,3%, такова продовольственная инфляция по итогам августа. И это впервые с 2011 года, когда мы чувствовали эффект засухи 2010 года. Насколько она в рамках тех ожиданий, которые были у вас?

Шагайда: Это хорошее дополнение – у вас. Как вы помните эту эйфорию, что пострадают люди, которые едят дорогие продукты, это не коснется всех остальных. Я знала, что это коснется всех продуктов, для этого нужно было посмотреть на цены, на поставщиков, кто завозил продукцию. Кроме того, нужно было понять, каков уровень у нас самообеспеченности продуктами питания, насколько мы сами производим столько, сколько едим. По совокупности всех этих причин было ясно, что цены на продовольствие вырастут. Было ясно даже по тому, когда рынок закрывают, даже при всех сохранившихся остальных характеристиках рынка, цена имеет свойство вырастать. Так было всегда.

Пархоменко: Те темпы роста, которые мы видели за этот месяц, они быстрее, чем вы ожидали, или медленнее?

Шагайда: Никто не мог сказать. Когда спрашивали, насколько вырастут, я не могла взять грех на душу и сказать, на сколько процентов, потому что это зависело от очень большого числа факторов, в частности, даже от того, как росли цены, например, на мировых рынках. Например, по сахару, у нас в последние годы производили достаточно, чтобы самим потреблять. И вдруг рост цен где-нибудь за границей совершенно повлиял бы на рост цен внутри. Поэтому это зависело от многих факторов. Но ясно было, что, конечно, вряд цены вырастут меньше, чем 10%. Я ожидала, что по некоторым товарам вырастут и больше. В принципе, цены имеют такую способность расти, пока мы покупаем по этой цене продукцию. Поэтому еще один фактор – это наши доходы. В зависимости от того, будет ли такой платежеспособный спрос, чтобы покупать, они будут дальше расти.

Пархоменко: «Интерфакс» передал такую информацию, ссылаясь на некий внутренний обзор, который делает одно из экономических ведомств, что сильнее всего выросли рыбные филе, что, пожалуй, понятно, у нас всегда были проблемы с рыбой, и сыр.

Шагайда: С сыром тоже понятно, потому что сыр, группа молочных продуктов – это та группа, которой больше всего импортировалось продукции. Даже Украина, которая не страна ЕС, тем не менее, ограничен ввоз с Украины. Она поставляла на наш рынок 13% дешевого сыра. Соответственно, отказ от этого сыра привел к тому, что цена повысилась. Будет сыр заменен другим, дефицита не будет, но цена будет другая. Или поставляли Нидерланды значительную часть нашего сыра, это тоже не самый дорогой был сыр. Замена этого сыра тоже приведет к изменениям.

Пархоменко: Меня больше всего поразила цифра в целом от Росстат за год – это почти 22% рост цены на масло, которое тоже не сказать, что был какой-то специфический, специальный продукт. Понятно, что много у нас много импортируют сырья для него, тем не менее.

Шагайда: У нас и масла импортировали много. Это был один из продуктов, где уровень самообеспечения был наиболее низкий, поэтому и выросло. По каждому продукту нужно смотреть отдельно.

Пархоменко: А в целом, насколько это было просчитываемо, на ваш взгляд? Правительство могло представить себе такой ход развития событий?

Шагайда: Правительство, на мой взгляд, правильно предположило, что дефицита не будет. Я так тоже думаю, что дефицита не будет, все-таки Россия – сейчас открытая страна, производит везде продукты, рынок российский очень хороший, мы покупаем продукцию по ценам выше, чем мировые цены, поэтому многие хотят на этот рынок попасть. В этом смысле ясно было, что дефицита не будет, а вот дальше тонкости – нужно было смотреть, а вот замена поставщиков к чему приведет.

Я очень легко провела анализ, я посмотрела, кто к нам поставляет продукцию, по каким ценам, с каких стран, если этих стран не будет, то из каких стран может появиться продукция из того же списка поставщиков. Анализ показал, что  отказ, например, от более дешевой свинины из Канады, замена на бразильскую свинину, это уже будет. Если мы говядину заменим австралийскую парагвайской, то это тоже вырастет цена на эту говядину.

Пархоменко: Хотя казалось бы, австралийская вроде выше качеством, чем парагвайская.

Шагайда: Знаете, такой парадокс, я даже зачту цифры, чтобы было ясно. Например, Канада экспортировала в Россию 79 тысяч тонн свинины, это около 13% всего экспорта, по 3,1 доллар за килограмм. Замещение этих поставок Бразилией, уже 20% импорта до санкций, приведет к увеличению цены до 3,4 за килограмм. Замещение замороженной австралийской говядины на бразильскую, которая больше у нас в структуре нашего импорта, или на парагвайскую, которая чуть меньше, приводило к росту цен с 3,6 до 4,4 за килограмм.

Пархоменко: Значительно, там 10% и больше.

Шагайда: Конечно. Вроде бы центы какие-то, а когда соотносишь с ценой, это действительно 10%. В этом смысле это было просчитываемо. Второй был такой анализ, который я посмотрела, я посмотрела на курятину. Мы все говорим сейчас, что выросли цены сильно на курятину. У нас действительно очень хорошая ситуация с птицеводством, развивается очень бурно. Мы завозим всего около 10% потребления. Но что мы завозим? Больше 50% в этом завозе была курятина из США, это, как я их называю, «ножки Буша», потому что в рамках борьбы за здоровый образ жизни в Америке те продукты, которые содержат больше всего холестерина, они экспортируются.

Вот в нашу страну ввозились эти «ножки Буша». Часть продукции шла на переработку, и не только «ножки Буша», стоило доллар и 30 центов за килограмм. У нас такой курятины, такого производства по такой цене просто нет. Поэтому даже если бы эта курятина шла в переработку или эта курятина шла на питание людям с низкими доходами, то получилось, что без нее они вынуждены покупать более дорогие, качественные, охлажденные российские продукты, но в 2-3 раза дороже. И это, соответственно, сразу подняло цены.

Пархоменко: То есть достаточно вынуть небольшую часть дешевого импорта и сразу же на все остальное…

Шагайда: А куда она потребляется? Нужно смотреть, кто ее ест. Если дешевые продукты ело население с низким уровнем дохода, то это означает, что оно придет в магазин и выяснит, что нет по 1 доллару и 30 плюс наценка, а есть уже по 120 рублей за килограмм мясо. Естественно, это будет очень существенный рост. Но при этом я хочу сказать, что рост собственно российского производства в некоторых случаях могло и не произойти, произошло замещение просто продуктов, дешевого продукта, может, низкокачественного, на более дорогое и хорошее, и это тоже привело к росту цен.

И, конечно, третий такой кусочек, который мы анализировали, мне кажется, что уже мы сталкиваемся с монополизацией рынка. Во всех странах производителей много, они могут производить очень много на этой ферме, тут и маленькие, и большие, и всякие разные, и на уровне самого производства монополизации в мире, в общем-то, нет. В России стала формироваться особая структура сельского хозяйства, когда стали образовываться холдинги. Тоже вроде как много-много предприятий внизу, а все это собирается в одну махину - в холдинг.

Пархоменко: С другой стороны, довольно естественный процесс, когда компания дальше хочет производить корма для своего скота, потом сама этот скот перерабатывать, потом сама его упаковывать и даже уже сама продавать. Мы видим, что некоторые даже холдинги открывают собственные магазины. Вполне логично.

Шагайда: Да, и прекрасная продукция. Но в мире такого, чтобы на стадии производства это была монополизация, ее нет. То есть там несчастный фермер, зарегулированный, с кучей всяких требований, получает цыпленка или поросенка и начинает какой-то элемент делать от корма, а потом уже забирают, и дальше пошло. И на уровне продажи, поставки в магазины появляется компания. А в России получилась монополизация на уровне хозяйств, у нас уже есть компания «Мираторг», которая производит 14% всей свинины. Это уже серьезно, поэтому такой игрок может уже устанавливать какую-то политику на рынке.

Пархоменко: Возвращаясь к вопросу о ценах. Как вы считаете, эта перестройка и первый шок уже прошел, эта основная волна роста цен прошла, или мы еще находимся в ней? Как долго она продлится, как вы думаете?

Шагайда: Мне кажется, мы как-то гадаем на гуще, но интуитивно, этот большой всплеск уже ушел. Почему? Опять же не потому, что кто-то хочет, производитель захотел остановиться или, наконец-то, он получает прибыль, которая покрывает достаточно его издержки. Производитель бы продавал и поднимал цену все выше и выше, вопрос – будут ли покупать. По каким-то оперативным оценкам, есть оценки, что покупают не больше, а меньше, поэтому увеличивать цену дальше – это значит, что будут еще меньше покупать. Вопрос в доходах. Увеличились ли за этот период времени доходы в стране у граждан или нет.

Пархоменко: Ваши коллеги из других сфер экономики говорят, что нет, и в ближайшие годы расти доходы не будут. 

Шагайда: Вот. И в связи с этим встает такой вопрос, очевидно, да, может быть, есть еще небольшой люфт какой-то, но уперлись уже в платежеспособность населения. Посмотрим.

Пархоменко: А это может привести к тому, что какие-то товары, может быть, какие-то специфические или отдельные позиции просто исчезнут, потому что они останутся только по той цене, по которой никто не готов их покупать, их перестанут продавать совсем?

Шагайда: Их тогда должны перестать производить. Я не думаю, что так дело зайдет, потому что все-таки цена, по которой производят, она отличается, конечно, от цены в США, Канаде, Новой Зеландии, но все-таки она не так уж сильно отличается. Очевидно, что цена, по которой производится здесь, может быть, уменьшится прибыль у производителя. Но тут вопрос с двух сторон. С одной стороны, наш платежеспособный спрос, а с другой стороны – его издержки.

И меня во всех этих разговорах про цены вообще волнует больше вторая часть, потому что можно закрыть границу, можно поднять цены, можно заставить население покупать, но если откроются границы, может быть какая-то неприятность. А издержки останутся высокие. Поэтому мне казалось, что это время, когда возникла ситуация такая пристального внимания к сельскому хозяйству, очень хорошо бы потратить на то, чтобы государство постаралось способствовать снижению издержек внутри страны.

Пархоменко: Если говорить, что основной пик уже прошел по ценам, можно говорить о том, что идея о контроле цен, о замораживании цен, мы вряд ли дойдем до таких крайних мер, скорее всего, они не понадобятся?

Шагайда: Меня просто удивляет, что история ничему не учит. Во-первых, история наша, как только начинали ограничивать цены, начиная с Первой Мировой войны, когда пытались ограничить цену в Петрограде, или во времена продразверстки, когда после революции возникала ситуация с ценами, как только есть желание ограничить цены, это означает, что издержки производителей выше, продукт исчезает. И это совершенно известно. Есть уже новейшая история. В Белоруссии, например, существовал большой список товаров, на которые цены регулировались государством, они не должны быть выше в магазине.

Я наблюдаю несколько лет эту историю с Белоруссией и вижу, как этот список год от года сокращается, потому что производители не хотят производить, если им это невыгодно. Они ищут пути обхода, как произвести эту продукцию под другим названием и выйти из-под регулирования цены. Есть опыт международный, когда собираются компании, например, производители молока  в США, они обсуждают, какая цена справедливая. У нас такого опыта  нет. Но при этом, когда они устанавливают, эта цена устраивает всех, она устраивает производителя и потребителя. 

Пархоменко: То есть контроль должен быть не со стороны государства, а со стороны производителей, каких-то ассоциаций, союзов и чего-то подобного?

Шагайда: Естественно, ориентируясь на платежеспособный спрос и на издержки передовых предприятий. Государство же не знает, оно может установить на такой цене, которая никому не выгодна, это все прекратится. Я хочу сказать, что опыта регулирования хорошего цены нет в мире, ничего хорошего из этого не выходит.

Пархоменко: Здесь Федеральная антимонопольная служба, которой, возможно, предстоит контролировать эти цены, и там понимают, что это вряд ли удастся из-за масштаба работ, предлагает старый - новый метод, а именно талоны на продовольствие, по сути. То есть самые малоимущие слои населения для того, чтобы как-то смягчить этот удар от резко выросших цен, тем более, если речь идет о товарах самого широкого потребления, как-то таким образом им помогать. С этой стороны вам кажется подход более разумным?

Шагайда: Мы, по-моему, в марте готовили доклад по продовольственной безопасности в стране. Там анализировали продовольственную безопасность не так, как у нас принято – объемы, производство, а мы смотрели, какие группы населения сколько тратят на питание, как они питаются. И выяснили, что у нас есть группы населения, которые плохо питаются, которым для того, чтобы гарантировать этот необходимый уровень, напрашивалась идея применения каких-то особых механизмов.

В мире есть, в рамках ВТО есть такой механизм, называется он «Механизм продовольственной помощи», когда какие-то группы населения получают какие-то субституты денег для того, чтобы обеспечить себе потребление на каком-то хотя бы уровне. Это есть. С этой точки зрения я отношусь очень нормально. Можно плохо относиться к слову «карточки», потому что у нас есть плохой опыт карточки, но какие-то, может быть, продовольственные талоны или еще что-то – это хорошо.

Надо сказать, что Министерство сельского хозяйства несколько лет уже этот вопрос обсуждает, и даже какие-то программы есть, концепции есть оказания продовольственной помощи. Но что меня смущает в этом? У нас всегда рассматривается это с точки зрения дать продукты. Если мы только начнем давать продукты, причем покупать при этом по рыночным ценам, давать по каким-то другим ценам, то у нас возникнет рынок этих товаров какой-то. Мне кажется, что идея очень хорошая, но она требует проработки в части того, что нужно изучить международный опыт и использовать там. Там даются талоны, человек расплачивается в магазине либо рублем, либо талоном.

Пархоменко: Здесь сразу приходит в голову опыт США, где есть опыт фудстемп.

Шагайда: Вот-вот.

Пархоменко: И там говорят, что огромные массы населения им пользуются, и это не некая помощь совсем несчастным, а это такая широкая программа, которой готовы воспользоваться даже не совсем бедные. Вы говорили, что проводили такие исследования. Какая доля населения у нас плохо питается, и что она испытывает сейчас в последний месяц?

Шагайда: Этого я не могу сказать, потому что статистика о структуре потребления  запаздывает очень сильно. Даже когда мы в марте делали эту работу, получалось так, что мы не могли найти статистику за 2013 год полностью. Мы видели за первый квартал 2013 года. Поэтому мы делали по 2012 году, но надо сказать, что не сильно меняется год от года. Вообще до сегодняшнего момента у нас была такая тенденция, что  на потребление люди тратили все меньше и меньшую долю своего дохода. В принципе, это внушало такой позитив, что мы идем, как развитая страна, мы до 28 уже по структуре расходов…

Пархоменко: То есть меньше трети тратили граждане на то, чтобы себя прокормить?

Шагайда: Да. А вот эти группы, которые мы определили, как наиболее незащищенные группы, они тратили больше 40% на потребление, при этом ели мало. У них было по калориям такой уровень потребления, что вообще с точки зрения всяких международных подходов это уже как недоедание. И это 10% семей имели такие проблемы.

Пархоменко: Это много.

Шагайда: Это много. Вторая группа тоже имела проблемы. Она ела, конечно, лучше, но все равно имела проблемы с калориями и с белком. Я бы думала, что 30% семей должны в разной мере ощущать эту поддержку. То, о чем вы говорите, это хорошая идея, но если ее еще связать с определенными продуктами, с продуктами российского производства, и тем самым это была бы помощь еще сельскому хозяйству. В рамках ВТО эта поддержка очень приветствуется, она даже не засчитывается как поддержка сельского хозяйства.

Пархоменко: Можно ли говорить о том, что 30% населения, о которых вы говорите, это и есть те, кто больше всего пострадал от сложившейся ситуации?

Шагайда: У них, может быть, ухудшилась структура питания, еще больше. Предположим, четвертая, пятая, шестая, седьмая, да и 10 группа, там у нас 10 групп по 10%  населения, если они меняют свое питание, то это может быть незаметно. А у тех людей, которые много расходов тратят и на питание, то каждый рубль – это уже заметно.

В этом смысле можно говорить, что вымывание дешевых продуктов, я просто как потребитель смотрю, что исчезает, например, молдавская черешня, она не запрещена, но ограничена теперь у нас, то у нас появляется узбекская черешня. Прекрасная, вкуснее, чем молдавская, но она стоит раза в три дороже. Если вымылись у нас греческие персики, которые можно было купить по 50 рублей, то появились у нас македонские персики, но цена, у которых уже 100 рублей за килограмм. Семья, может быть, купила бы один персик, а теперь этот персик не купит.

Пархоменко: Что касается новых поставщиков, очень широка география. Сегодня посол Израиля в России говорил о том, что Минсельхоз очень заинтересован в том, чтобы больше закупать в Израиле. И дальше там целый список стран, с кем начал Россельхознадзор проводить переговоры прям на следующий день с 8 августа. Это Китай, Турция, Сербия, Египет, Эквадор, Чили, Колумбия, Мексика, Бразилия и так далее, даже Шри-Ланка есть. Они могут стать нашими надежным постоянными поставщиками, заменителями тех поставщиков, которые у нас были? Или это, скорее, перебиться на несколько месяцев в этой ситуации, которая сложилась?

Шагайда: Когда мы смотрели списки поставщиков, импортеров, смотрели их цены, мы понимали, что бизнес, а это же бизнес ввозил, не государство ввозило импортную продукцию, он выбирал поставщиков надежных, хорошего качества и низкая цена. Он уже это сделал. Появление совершенно экзотических  поставщиков, они, может быть, придут со своим особым продуктом, которого не было, может быть, и останутся, но экономика такова, что дешевые товары и хорошего качества должны были прийти. Если их не было, то их почему-то административно не пускали, но вполне вероятно, что это тоже была цена продукта.

Пархоменко: То есть мы можем предполагать, что эти новые поставщики, так или иначе, будут хуже старых или по цене, или по качеству?

Шагайда: Естественно, потому что если бы у них все было, они бы были. Если бы они были хорошего качества и дешевле, они бы были уже здесь. Тут вопрос встает еще и в другом – такое замещение сразу, как это будет для сельского хозяйства. Потому что вообще сельхозпроизводители восприняли ситуацию, как некоторую дополнительную возможность. Все много лет говорили: «Какой кошмар, в магазине все импортное», кто-то говорил, что 60%, кто-то – 70%, меня, конечно, всегда удивляло, потому что, когда смотришь на баланс продукции, таких цифр, конечно же, не было.

Но с другой стороны, у меня возникал вопрос – вы готовы платить, вы как потребитель, который хочет, чтобы была продукция российского производства, готовы платить по той цене, по которой нужно российскому потребителю? Потому что пока он производит в силу разных причин продукцию дороже, но не всю.

Пархоменко: Это как шанс рассматривают не только производители, но и в правительстве, которые верят, что мы сейчас воспользуемся этой возможностью, мы сейчас поможем. Дмитрий Медведев в интервью говорил, которое он дал вчера газете «Ведомости», о том, что «Мы сейчас обязательно добавим туда, в смысле в сельское хозяйство, денег. Точную сумму пока не назову, но речь идет о десятках миллиардах рублей». Действительно, видно, что эту идею люди подхватили. Я и по своим знакомым вижу, бизнесменам, которые заинтересовались этим, а некоторые перешли от планов к делу. Сегодня пришла новость о том, что Геннадий Тимченко покупает долю в сельхозпредприятии, которое яблоками занимается. Как быстро мы можем ощутить эффект от всеобщего интереса к сельскому хозяйству, от этого ажиотажа и энтузиазма?

Шагайда: Сельское хозяйство – это такая отрасль, что быстро ничего не получается. В лучшем случае на следующий год посадить большую площадь, занять картофелем, овощами, которые за сезон вырастут, или пшеницей, чем-то, что быстро растет. А для всего остального нужно очень много времени, очень много нужно вложений, если это животноводство, во-вторых, должно быть много времени, чтобы выросла, например, корова и давала молоко. Поэтому так быстро ничего не произойдет. Это первое.

Второе – всегда мы говорили о том, что в 1998 году был шанс для сельского хозяйства, тоже было кризисное явление, у нас очень сильно доллар укрепился по отношению к рублю, стало очень дорого покупать импортную продукцию, и тогда возникла выгодная ниша для своего сельского хозяйства. А теперь ситуация у нас, конечно, доллар растет, но он растет не так резко. Меня тревожит вопрос, какие возможности дополнительные. Тогда было ясно, что продукцию привезли, она очень дорогая, никто ее не покупает, а вот наша, и она дешевле.

А сегодня продукция, ее привезли, она примерно такая же, как наша, если это не какой-нибудь ананас, который у нас не растет, ну и что, какие возможности появились у нашего производителя? Единственное, что могут поднять цены все вместе и на импортную, и на свою продукцию, но купит ли потребитель? Я хочу сказать, что для нашего потребителя не появилось дополнительной возможности. Происходит замещение поставщиков. Да, если поставщики будут более дорогие, то внутренняя цена вырастет, тогда и наш, может, что-то продаст более высоко. Но такой возможности прямо не появилось, я бы сказала.

Пархоменко: Энтузиазм это вы поддерживаете, или вам он кажется несколько необдуманным и неоправданным?

Шагайда: Я вообще считаю, что сельским хозяйством заниматься надо, несмотря на то, что существует такая байка, что есть разные способы, как потратить деньги приятно, быстро и надежно. Сельское хозяйство – это как раз случай надежно, как анекдот есть. Россия обладает огромными ресурсами сельскими хозяйствами. У нас очаговое сельское хозяйство, то есть многие территории пригодны для того или иного вида ведения сельского хозяйства. Пока у нас очень хорошо развиты территории, где, например, дешевое зерно и оно вывозится или большие вложения в свиноводство компании сделали, и там производится свинина.

Но много территорий, где пока запустение. Если туда придут инвесторы, войдут туда в бизнес законно, если они купят бизнес законно, без всяких нарушений прав граждан, кому земля была дана при приватизации, прекрасно. Конечно, есть возможности, найдут виды деятельности.  У нас еще много видов деятельности, которые не развиты.

Пархоменко: Но здесь возникает вопрос вполне логичный. Заключено мирное соглашение на Украине, представим себе позитивное развитие событий, что в ближайшие месяцы всю эту страшную историю получится закончить. США уже даже объявило, что если мир на Украине продолжится, то санкции снимут, значит, должны и снять мы. Допустим, если это произойдет к Новому году, мы вернемся в ту же точку, в которой были? Или обратно мы никогда не вернемся, это будет новая реальность, даже если границы снова откроют и эмбарго снимут?

Шагайда: До Нового года если откроют, то мы особо не вернемся. У нас все-таки меняется ситуация, у нас увеличивается производство свинины внутри страны, у нас увеличивается производство курятины. У нас, конечно, совсем беда в молочном скотоводстве, в мясном скотоводстве, поэтому есть какие-то отрасли, которым ничего не станет, а другие не воспользуются шансом. Такая угроза, конечно, есть.

Пархоменко: Не воспользуются – в смысле не успеют?

Шагайда: Не успеют воспользоваться шансом. Я думаю, что, так как в России много земли, все-таки у нас много населения, которое живет в селе, хотя существует такая особенность среди бизнесменов, которые инвестируют в сельское хозяйство, они  такие, как они говорят, необремененные сельским хозяйством и вообще знанием сельского хозяйства, мы вообще пришли из других отраслей экономики, зато у нас много денег.

Конечно, когда есть много денег, когда вкладывается в какую-то технологию, когда привозятся иностранные специалисты, то кажется, что все хорошо. Но у нас есть еще местное население, которое живет и которое тоже нужно трудоустроить. И оно работало бы, в первую очередь, в сельском хозяйстве, потому что там ресурсы, где они живут. Это благое дело было бы – занять этих людей.

Пархоменко: А существует возможность того, что все сейчас вложат денег, займутся этим, а потом правительство скажет, что санкции отменяются, и наше правительство скажет: «Подождите, мы только начали, давайте мы еще немножечко подержим», тем более, когда таким бизнесом начинают заниматься такие люди, как Геннадий Тимченко, наверное, он тоже человек информированный. То есть может ли так статься, что в итоге, может быть, в какой-то другой форме, но так или иначе, это эмбарго останется? Может, оно будет называться не санкцией, а защита отечественного производителя или еще  что-нибудь, потому что у нас все хорошо, у нас этим люди начали заниматься.

Шагайда: Вы меня пугаете. Если, как вы говорите, Геннадий Тимченко, человек информированный, начал заниматься этим бизнесом, значит, может быть, не снимут санкции. Это, конечно, меня пугает очень сильно. Серьезно говоря, тут только два у нас пути. Первый путь – это все-таки стараться, чтобы снижены были издержки, потому что по технологии современные, когда бизнес занимается сельским хозяйством, он приносит современные технологии. Они отличаются от технологий, предположим, на Западе. Но кроме технологий, есть очень много – подключиться к электричеству этому пресловутому, все равно это очень дорого, даже платить за электричество, у нас такая система, что ты заключаешь договор, например, с сетями и заказываешь какое-то количество электроэнергии. Если ты перебрал, тебя оштрафуют, если ты недобрал, тебя тоже оштрафуют. Ситуация вот такая. Не так, как у нас, потребителя, на счетчике накрутило, мы по факту заплатили.

В сельском хозяйстве история ужасная, и я думаю, что это во всех отраслях промышленности. Они, предположим, введут программу экономии электричества, но если они на этот год заказали электричество, им будет плохо. Если мы воспользуемся за это время сокращением издержек, то это будет прекрасная ситуация, а если мы не будем заниматься снижением издержек внутри страны и придем к открытию границ, что мы производим дорого, но мы уже вложили деньги, и нас, пожалуйста, защищайте, тут будет конфликт с ВТО. Мы подписали соглашение с ВТО, по которому обязались какие-то вещи не делать. В этом случае нам придется выйти из ВТО, вообще превратиться тогда в Северную Корею.

Пархоменко: Но с другой стороны, позитивным сценарием может быть то, что то, что этим бизнесом занялись разные влиятельные люди, это подтолкнет правительство к каким-то реформам внутри отрасли.

Шагайда: Не только отрасли. Я бы сказала, что это выходит за пределы отрасли, это пределы экономики, потому что вопрос доступа к дешевым кредитам, если мы сравним наши кредиты, и сейчас опять объявили о том, что теперь 0,5 уже ставка будет в Центробанке европейском, вот такая история, а у нас кредиты какие. Сейчас ограничены возможности взять деньги на внешнем рынке, а посмотрите, какие депозиты предлагают для того, чтобы деньги получить, 11% уже. Если будут так собирать деньги, а потом давать бизнесу под 12, 14%, то какая вообще экономия будет? Тут вопросы выходят за пределы, вообще это вопросы устройства нашей жизни, нам нужны дешевые ресурсы, нам нужны дешевые кредиты, и тогда у нас будет дешевая продукция. 

Пархоменко: Здесь одна формула для любой более-менее отрасли.

Шагайда: Абсолютно.

Пархоменко: Когда и если это эмбарго будет снято, к нам вернутся все поставщики, к которым мы привыкли, можем ли мы рассчитывать на обратное движение цен? Или поговорка про то, что предприниматель может цены только повышать, но не опускать, она здесь актуальна?

Шагайда: Когда возвращаемся к ситуации, что у нас нет никаких ограничений, у нас действует ВТО, по ВТО у нас снижаются пошлины, к нам приходят поставщики, на самом деле поставщики приходят с дешевой продукцией, но они тоже хотят здесь получить свою прибыль. Но все равно, так как поставщиков много, кто-нибудь снизит, у него начнут больше покупать, и цены как-то пойдут вниз.

Тут у нас одна ситуация – если воспользуемся ситуацией, как вы говорите, серьезные люди не только производить заинтересованы, но еще и в том, чтобы снижать издержки, которые для всех отраслей экономики внутри страны, то тогда мы будем конкуренты, наша продукция тут выращенная, она такая же, как импортная, тогда они придут и уйдут от нас. Иначе мы закрыть рынок не можем, мы уже встроены в систему мировой экономики, у нас международные обязательства, мы цивилизованная страна. Поэтому либо пустим, либо сами сделаем дешево. Все, вариантов нет. 

Другие выпуски