Как художники ищут вдохновение на "Русском марше"

Монгайт: Этот самый праздник народного единства - вы считаете, в принципе, народное единство в стране существует, могут ли все-таки народ каким-то образом объединить художники?

Гутов: Народное единство существует в той форме, как оно будет проявлено на этом празднике.

Монгайт: То есть «Русском марше»?

Гутов: Естественно. Это и есть форма, которую… слово было прекрасное придумано, по-моему, День народного согласия? Был замечательный праздник – 7 ноября, его решили поменять.

Беляев-Гинтовт: Скверная история, с одной стороны. С другой стороны, 4 – это икона Казанской божьей матери.

Гутов: Совершенно верно. В многоконфессиональной стране делать общенародным праздником, мне кажется – я не государственный деятель – но мне кажется, это, по меньшей мере, неразумно. И те формы, которые это принимает, говорят сами за себя. Мы не имеем дело с открытым фашизмом - я имею в виду в символике, я отхожу от определения, например, от вскидывания рук в этом приветствии - только потому, что закон это еще каким-то образом регулирует. Но так как я хожу на «Русский марш»…

Монгайт: Вы ходите на «Русский марш»? А зачем?

Гутов: Понимаете, как художник, появляюсь в тех местах, где… Я не марширую в колонне, я приходу с фотоаппаратом, не подсматриваю, я иду абсолютно открыто, есть возможность фотографировать, снимать, делать записи. Меня интересуют те точки, где напряжения, которые есть в стране, проявляются с максимальной мощью.

Беляев-Гинтовт: Это понятно.

Монгайт: Вы тоже ходите на «Русский марш»?

Беляев-Гинтовт: Нет-нет. Я был на первом «Русском марше».

Гутов: Знаешь, в эфир пройдет, что Гутов ходит на «Русский марш».

Монгайт: Пройдет, конечно.

Гутов: Я не марширую в колонне, но как свидетель я там появляюсь, и я знаю, что ребята, которые хотели бы вскинуть эту руку, но когда ты с ними идешь, они так периодически: «Давай поприветствуем солнышко». Другой говорит: «Блин, нас сейчас повяжут». Таких довольно много.

Монгайт: Это называется «давай поприветствуем солнышко»?

Евразийский марш был заявлен, ДПНИ появилось в последний момент. Это был довесок, непропорционально огромный.

Монгайт: А что вас, как художника, интересует на «Русском марше»?

Беляев-Гинтовт: Никто не знал, как праздновать это. Был прецедент – День народного единства. Как же я могу не оказаться? Икона Казанской божьей матери…

Монгайт: Вы несли?

Беляев-Гинтовт: Нет, нес не я.

Гутов: Но вот если бы день Казанской божьей матери и День народного единства появились бы люди в тюбетейках, которые празднуют…

Беляев-Гинтовт: Я же говорю, это был Евразийский марш, за мной шли буряты.

Гутов: А если бы они несли… ну понятно, они с бубенчиками идут, с другой акустикой.

Монгайт: Сейчас уже буряты, естественно, не ходят на «Русский марш»?

Гутов: Я боюсь, что там было бы немножко…

Беляев-Гинтовт: Я с тех пор там не был.

Гутов: То есть ты хотел бы это видеть именно в форме максимального этнического разнообразия, культурного разнообразия?

Монгайт: То есть праздник дружбы народов?

Беляев-Гинтовт: Цветущая сложность Евразии.

Гутов: В этом смысле, видишь, какой-то общий язык мы можем найти.

Монгайт: То есть вы можете встретиться на правильном «Русском марше»?

Гутов: Во-первых, первое – он не мог бы называться «Русский марш». Он должен найти себе какое-то адекватное название.