Юз Алешковский: письмо Толоконниковой не стал бы читать – почтения к бездарным госпожам не испытываю

24/09/2013 - 23:02 (по МСК) Лика Кремер, Михаил Зыгарь

Петр Верзилов, муж Надежды Толоконниковой, опубликовал новое заявление участницы панк-группы Pussy Riot об условиях ее содержания в мордовской колонии ИК-14. По словам заключенной, она была переведена в штрафной изолятор, а не в «безопасное место», как заявляли ранее сотрудники ФСИН. В изоляторе она находится «один на один с администрацией».

Условия своего содержания Толоконникова называет пыткой («даже 5 слоев кофт не спасают от пронизывающего холода») и проводит аналогии с советскими временами («это же старый, еще с советских времен изученный лагерным начальством ход – создание невыносимо низкого температурного режима в камерах ШИЗО»). Письмо заканчивается требованием перевести ее в другую колонию.

О советских методах лагерного начальства Лика Кремер и Михаил Зыгарь поговорили с писателем Юзом Алешковским. Он на прямой связи со студией ДОЖДЯ из Нью-Йорка.

Кремер: Вы побывали в советских колониях, поэтому, наверное, можете провести аналогию, которую провела Надежда Толоконникова, на собственном опыте. Какими были эти методы воздействия лагерного начальства в советских тюрьмах и колониях?

Алешковский: Мне не хочется участвовать ни в каком из диалогов с госпожой Толоконниковой, тем более, она по сравнению с моим стажем ничто. Я могу только сказать, что, слава тебе, Господи, не знаю ни режима, тюрем и лагерей, которые никогда в мое время не назывались колониями… слава Богу, ничего этого не знаю. Но думаю, что в старые времена, тем более, общего типа, если не говорить о каких-то штрафных местах, которые бывали и на Колыме, и в Караганде, и так далее, то положение в те времена с режимом, с общей атмосферой жизни, со здравоохранением, с чистоплотностью, когда о каких-нибудь сыпных заболеваниях или о насекомых не могло быть и речи. Это единственное, пожалуй, за чем с особой тщательностью следило лагерное начальство и избавляло зэков от всякого рода таких мук и так далее. Что же еще  я могу сказать?

Зыгарь: После публикации вчерашнего письма Надежды Толоконниковой стали раздаваться такие оценки, что по своей стилистике это послание продолжает традиции советской лагерной прозы. Вы не имели  возможность прочитать это письмо?

Алешковский: Это письмо я и не стал бы читать, потому что я никакого почтения не испытываю к бездарным госпожам, а не то, чтобы не этичным, из этого ансамбля. Поэтому комментариев никаких, повторяю, к этому письму, даже если я его читал, но я не мог читать и не хотел бы читать. У меня достаточно сведений и информации без госпожи Толоконниковой.

Зыгарь: Тогда пояснить причину ваших эмоций. Ваше неодобрение и, вас процитирую, вы назвали их «бездарными», вы таким образом оцениваете их акцию в Храме Христа Спасителя, правильно?

Алешковский: Я оцениваю не их акцию. Это без меня оценили люди самого разного толка. Даже…

Зыгарь: Имеется в виду Хамовнический суд?

Алешковский: Я имею в виду не Хамовнический суд, а раз вы заговорили, сам акт, который они… само приключение, перформанс, который был в Храме божьем.

Кремер: Давайте я вам процититрую другую заключенную мордовской колонии. Это Светлана Бахмина, которая провела 2,5 года в той же колонии, что и Надежда Толоконникова. Она, комментируя поступок Толоконниковой, что «выступать против системы, находясь под ее прямым прицелом – это большая смелость. Мне, например, с моим большим сроком сразу стало понятно, что против лома нет приема, так думает большинство, все хотят домой по УДО». Как вы оцениваете в этом смысле шансы Толоконниковой что-то изменить, потому что как бы вы не относились к ее перформансу, ее поступок довольно смелый, и она, очевидно, им себе осложняет жизнь в колонии.

Алешковский: Одну минуточку. Я вас прекрасно понял. Мне отвратительна система, когда страдает сотни тысяч людей, если не миллионы в лагерях от режима, от условий жизни и так далее, унизительных порядков, от всего, короче говоря. Когда страдают миллионы, а один человек почему-то выступает символом всех жертв – это отвратительно. Я без госпожи Толоконниковой знаю, что сейчас в лагерях масса вещей, вызывающих протест среди заключенных самого разного типа, и они по-разному это выражают, вплоть до попыток общего самоубийства, бунтов, другого рода сопротивления и так далее. Почему вдруг госпожа Толоконникова пробудила такого рода политическую совесть даже не у заключенных, а у СМИ? Мне это несколько странно. Много лет тому назад, когда начались все эти беззакония чиниться, все почему-то помалкивали, хотя масса информации появлялась в прессе о положении в лагерях и тюрьмах. И это меня, между прочим, возмущает – система героизации одного за счет страдающих миллионов.

Другие выпуски