Олег Табаков в Hard Day's Night. Ровно пять лет назад

12/03/2013 - 22:54 (по МСК) Тихон Дзядко

В гостях в программе HARD DAY’S NIGHT художественный руководитель МХТ им. А.П. Чехова Олег Табаков.

 Дзядко: Хотелось бы начать с самой громкой обсуждаемой постановки, которая сейчас идет в Москве – «Идеальный муж». Вам самому понравилось?

Табаков: Мне ничего. Неплохо. Думаю, что язык, который ищется и находится, непривычен, но с другой стороны, непривычен для нашей аудитории. Свифт в «Путешествиях Гулливера в страну  Лилипутов», а потом  в страну гуигнгнмов – по сути, предлагал ту же самую модель. Автор этой пьесы выбирает людей с некими повреждениями физиологических особенностей. А сочетание этого с безусловной узнаваемостью происходящего почти до удушения действует на зрительный зал. Люди открывают рот. Примерно такая модель построения этой пьесы, думаю, она аналогична тому, что делал великий английский беллетрист.

Катаев: Спектакль действительно радикальный. Министры России спят с заслуженными артистами, высмеивается Олимпиада в Сочи – смелый для главного драматического театра спектакль. Вы как такое допустили? Вас спрашивают об этом?

Табаков: Нет, я крепкий. Когда это все это безобразие произошло в 1991 году, с той поры 22 года уже ни один человек не посмел мне порекомендовать, какую пьесу ставить.

Катаев: Вы нисколько не сомневались, когда утверждали этот спектакль?

Табаков: Не совсем так. Сомневаются люди в совершенстве сделанного труда, а чего мне сомневаться? Я же успешный.

Шакина: В центре этой постановки гомосексуальная пара – министр и певец, звезда «Шансона». Закон о запрете пропаганды гомосексуализма принят в первом чтении. Вполне вероятно, что его примут  в третьем, отдадут в Совет Федерации, на подпись президента. Если закон будет принят, вы снимете спектакль?             

Табаков: А вы думаете, это пропаганда гомосексуализма?

Шакина: А я не очень хорошо понимаю, что такое пропаганда гомосексуализма. Вы понимаете?

Табаков: Нет, поэтому я и занимаюсь спектаклями, а не пропагандой  гомосексуализма.

Желнов: Они же могут придраться.

Табаков: Это мне извините.

Шендерова: Я знаю историю, когда на один спектакль «Зойкина квартира» пришла дама из власти, увидела на груди булгаковского персонажа майку с Путиным и сказала снять немедленно. Я знаю, что майка эта есть, в ней актер играет. Как работал в вас этот механизм?

Табаков: Наверное, у меня есть какие-то заслуги. И власть, наверное, это понимает. 13 лет, когда Олег Николаевич Ефремов помер, царство ему небесное, в зрительном зале Художественного театра было 40-42%. Вы были достаточно юны 13 лет тому назад. Вам казалось, что можно этот линкор поднять и выпустить в кругосветное плавание?

Шендерова: Мне тогда это не приходило в голову.

Табаков: Не думаю, что только вам не приходило. Если врать не будут мои собеседники и ваши коллеги, вряд ли кто-нибудь из них верил, что это можно сделать. Но если человек это сделал, может он чего-то знает? Может, слово какое-то воробьиное знает?

Шендерова: Безусловно, в отношении театра вы его знаете, а в общении по вертикали?

Табаков: Там, на вертикали, наверное, стали считать кто-то. А если профессионал, может, он и прав. Вы могли представить, что Набиуллина будет директором Центрального банка?

Дзядко: А почему именно это назначение у вас вызывает такую бурную реакцию?

Табаков: Она очаровательная хорошенькая женщина, в профессии своей разбирается, что для очаровательной женщины не так регулярно встречается. Может, если бы Земфиру поставить в какой-то департамент, она бы тоже могла справиться.

Катаев: Я был 1 марта у вас на поэтическом вечере, впервые на основной сцене. Там вы читали стихи Дмитрия Быкова, а после вас, когда вы ушли со сцены, были очень радикальные стихи – и про путинских во власти, и с критикой немного про современную политическую ситуацию. Видели ли вы этот поэтический вечер полностью, не считаете ли вы, что он стал радикальным, потому что вся современная поэзия стала радикальной?

Табаков: Если радикальной – это куда ни шло. Хорошо, чтобы еще была талантливая, понимаете? С этим как у поэзии современной? На мой взгляд – недостача. Я мало разбираюсь в этом, но поскольку любимые писатели и поэты  - Пушкин, Пастернак, Мандельштам…

Катаев: Читали со сцены других…

Табаков: Это молодые. Вечер был молодой поэзии.

Катаев: Вы не настучали потом?

Табаков: Кому?

Катаев: Создателям спектакля – Брусникиной – за то, что там читали рэп?

Табаков: Рэп читали слабовато, длинновато. Весь вечер надо было подвергнуть резекции на час. Так что видите. Моя бабушка, – человек, который любил меня больше всего на свете, я до сих пор защищен ее любовью – научила меня помнить добро и говорить «спасибо». Знаете, кто организовал технологическую регенерацию сцены Художественного театра? Владимир Владимирович Путин. Понимаете, во-первых, он склонен к самообучению. Во-вторых, он стал много печальнее супротив того, как пришел.

Катаев: Наслушавшись поэзии?

Шакина: Нет, наруководившись государством.

Табаков: Вы не ждите, что я буду какие-то глупости говорить. Я же толстый, уверенный в себе, на тюленя похожий.

Желнов: Что вы все-таки имеете в виду?

Табаков: То, что сказал.

Желнов: Что ничего не сделаешь?

Табаков: Ну, это вы бросьте. Если вы считаете, что он ничего не сделал, это вы либо поверхностны в своих суждениях, либо вам надо одевать балаклаву и к вашим соседям.

Шендерова: Нас же потом отправят, мы знаем куда.

Табаков: А вы считаете надо так?

Шендерова: Иногда может быть и надо?

Табаков: Нет. Все было проще. Их надо было выпороть. Пороли в России обычно по субботам. Это мерзковато то, что сделали эти девицы.

Шакина: Телесные наказания тоже мерзковаты.

Табаков: Конечно. Но отец мой пытался меня пороть, и только мужественная рука бабули – она встала между ремнем и моей попой и прекратила эту экзекуцию.

Шендерова: Но ведь их не выпороли. Их отправили гораздо дальше.

Табаков: Тут я ничем помочь им не могу. Во-первых, я за порку не отвечаю. Во-вторых, я за пенитенциарные учреждения тоже не отвечаю.

Дзядко: В тот момент, когда шел этот процесс, выносился приговор, многие ваши коллеги, которые также за это не отвечают, подписывали письма, давали интервью.

Табаков: Я не подписывал письма, наверное, лет 25. Потом совершил глупость, будучи не вполне осведомлен о деле. Человек, который, страдая лицом и сердцем, подвигал меня на это… Я подписал. Думаю, сколько мне осталось.

Дзядко: Это историю про Большой Театр?

Табаков: Никакого значения это не имеет. Это такая вещь… Интеллигентные мы, вот в чем дело. Поэтому некрасивый грубый по отношению к людям, которые ходят в церковь поступок определенным образом был расцвечен колярами страдания. Вот и все. История-то проста.

Шендерова: Даже если так. Наказание-то не соизмеримо с поступком.

Табаков: Я не по этой части.

Шакина: Из того, что вы сказали про Богомолова, «Идеального мужа», следует ли, что вам больше позволено, чем другим в вашем театре?

Табаков: Полагаю, да. Полагаю, у меня заслуг больше. Вам не кажется?

Шакина:  Я просто спрашиваю. Вам позволено все, что вы захотите в вашем театре.

Табаков: Бросьте. Позволено то, что считаешь справедливым и помогающим  людям, которые живут в одно время со мной. Жить немного лучше, немного интереснее, в большей степени разбираться  в хитросплетениях дня сегодняшнего.

Шакина: У вас есть определенные заслуги перед тем, кто помог реформировать сцену МХТ, и он вам лишних вопросов не задает?

Табаков: Это я не знаю, надо спросить у Владимира Владимировича. Может, у него времени нет, такими глупостями заниматься и задавать вопрос по этому поводу. Я бы повернул это дело по-другому. Я очень трезвый человек, в том смысле, что даже когда выпиваю много алкоголя, не пьянею. Могу даже дойти до того, чтобы пойти в ванную комнату, опростаться, как говорила моя бабушка, и начать снова. Но это к тому, что я отвечаю только за то, в чем серьез разбираюсь и знаю. Я знаю, что было 42% в зрительном зале МХТ, сейчас – 99%.

Шакина: На «Идеального мужа» стоят огромные очереди.

Табаков: Да, ладно. Там неприличие другое.

Катаев: Зато уходят после первого акта.

Табаков: А почему нет? Я справляюсь, сколько ушли. Сегодня 72 человека.

Желнов: Вы считаете себя интеллигентом?

Табаков: Если бы я так сказал, все равно, что я бы сказал, я тоже дурак. Кто из нас – тот, кто задает вопрос, или тот, кто отвечает?

Желнов: Просто если вы относите к этому классу людей, то одна из функции интеллигенции – это реагировать на какие-то процессы, которые лежат вне основной профессии.

Шенедерова: Как Радищев ездил из Петербурга в Москву и не смог молчать.

Табаков: Откуда вы знаете, какую информацию я доношу регулярно, проносясь на птице-тройке по бескрайним просторам моей Родины?

Шенедерова: Не знаем.

Шакина: Кому?

Табаков: Кому надо.

Желнов: Что это за информация?

Табаков: Возвращаясь к изложению основных позиций, что я считаю нужным делом? Нужным я считаю облегчение жизни людей, в первую очередь, тем, за которых я отвечаю – 600 в одном театре и под 300 в другом. Что это такое?

Желнов: Профессия ваша.

Табаков: Не только профессия. Каждый человек, работающий в Художественном театре, на каждого рожденного ребенка получает 12, 5 тыс. руб. Это не то, что мне порекомендовал кто-то.

Шендерова: Простите, вы говорите, что надо начинать с малого?

Табаков: Надо делом заниматься.

Шендерова: А если немного шире – влияет ли театр на настроения в обществе?

Табаков: Это вас надо спрашивать.

Шендерова: Вы же тоже видите и 70 человек, которые ушли, и 500, которые пришли.

Табаков: Совсем мало театров влияет на состояние общества, к сожалению. По-моему 628 театров содержит мое государство, а на общество влияет… Могу назвать театр Саратовской области, Мотыгино – есть такой населенный пункт в Красноярске, «Современник» влиял.

Желнов: А на политику влияет? Должны политики бояться театра?

Табаков: Бояться? Я могу констатировать с огорчением, что потребность в политической двусмыслице возвращается вновь. Это я вижу.

Шакина: Почему?

Табаков: Когда  в 1963 году Игорь Кваша покойный, царство ему небесное, там говорил голому королю «умница», это ведь было адресовано не только и не столько театру. Это была обостренная реакция зрительного зала на ассоциативный ряд. И, к сожалению, я вижу потребность сегодняшнего зрительного зала в этом.

Шендерова: Почему к сожалению?

Табаков: Потому что это признак некоторого нездоровья.

Шакина: А в чем социально-политические причины того, что Эзопов язык снова востребован публикой?

Табаков: Наверное, все-таки дисциплина строжает, а предлагаемое взамен не вполне компенсирует. Понятно ли я говорю?

Шакина: Понятно. А что предлагается взамен, с вашей точки зрения?

Табаков: Большие уже.

Желнов: Про дисциплину хочу спросить. Худсоветы, которые устраивает Минкульт…

Табаков: Я распустил. Ушел Олег Николаевич, я, во-первых, не хотел этим заниматься, но когда прикинул, кто лучше меня сделает эту работу? А этот театр дал мне профессию, в нем я видел самые великие театральные свершения «Три сестры» образца 1940-го, в этом же театре Немирович-Данченко в 1943 году, когда только-только отогнали от Сталинграда и арестовали  Паулюса, заставил советскую власть открыть школу-студию МХТ. Представьте себе, если бы не было школы-студии, не было бы Ефремова, Волчок, Олега Борисова, Татьяны Дорониной, Басилашвили.

Шендерова: Олега Табакова, Владимира Высоцкого…

Табаков: Ну, много. Это сделал человек этого театра, когда было сильно недодано в течение его жизни. И даст Бог, удастся нам, потомкам, поставить памятник Константину Сергеевичу и ему – это уже моя идея. И никакой политической двусмысленности. Хотя Владимир Иванович Немирович-Данченко, когда на лестнице фотографировался с Константином Сергеевичем, обязательно на две ступеньки вставал повыше.

Желнов: Все-таки про дисциплину: худсоветы, рекомендуемые списки к прочтению…

Табаков: Первое, что я сделал, став руководителем МХТ, - отменил совет по делам молодежи, по делам женщин, ветеранов, худсовет.

Желнов: А минкульту не советовали отменить эти советы на уровне министерства?

Табаков: Зачем мне советовать? Я же понимаю в этом.

Желнов: Вас не раздражает процесс в культуре, когда люди хотят регулировать сверху.

Табаков: Делиться с тем, что меня раздражает…

Желнов: Видите ли вы тренд на ужесточение дисциплины?

Табаков: Пока я у министра Владимира Ростиславовича тренда на ужесточение дисциплины не вижу.

Шакина: А списки рекомендованных книг и фильмов к чему?

Табаков: Это игры. Список книг – это что-то, восходящее к 1933 году.

Шакина: Вы не хотите об этом напомнить Владимиру Ростиславовичу?

Табаков: Я не настолько в своих глазах солиден и высок. Я неплохо справляюсь с двумя театрами и театральной школой, которая собирает таланты со всей бескрайней моей родины. На деньги Миши Задорнова 120 человек после двух туров привозим, из расчета 5 человек на место, а потом 24 поступает. 96 на деньги Миши Задорнова туда же отправляем.

Катаев: Где вы ездите? В детдома заезжаете?

Табаков: Я стараюсь узнавать, даже если в детдоме, я пойду и в детдом.

Шендерова: А как это можно узнать?

Табаков: А мне иногда говорят. Это же очевидно, что никаким другим способом России обновлять театр, как только созданием студийного пути развития, нельзя. Не получится. Если вам это не ясно, мне вас жаль.

Катаев: Сменился министр культуры…

Табаков: Бросьте…

Шакина: Вы не хотите говорить про министра культуры?

Табаков: Почему? Он славный малый.

Катаев: Изменилась культурная политика и Москвы, и России изменилась. Сменилась ли культурная политика, на ваш взгляд?
Табаков: Да. Пожалуй, в лучшую. Я многого не знаю.

Дзядко: В чем выражается сравнение в лучшую сторону?

Табаков: Происходить что-то начало.

Катаев: Меняют руководителей…

Табаков: Не руководителей. Стыднее того, из себя представлял театр имени «какой же русский не любит быстрой езды»… Что это такое было? А вот человек пришел, предложил пространство, в котором сделает то-то и то-то. А вам не кажется странным, что в театрах Москвы назначают, в основном из МХТ.

Шендерова: А как так получается, что вы всех воспитываете их всех, они проходят через «Табакерку» и МХТ, а потом оказываются на должностях. У вас сверхинтуиция?

Табаков: Да. Когда приходят дети, читают, особенно на втором, третьем туре, я могу определить, какое пространство этот молодой человек может покрыть своей живой энергией. Один может стол, метров 5,5, а другой – 45 м. Самые оптимальные для драматического театра – пространство в 400 человек.

Шакина: Вам приходило в голову, кто может вас заменить?

Табаков: Я об это буду готов говорить  с вами в декабре 2014 года. Я подписал последний контракт до декабря 2015 года. Когда у меня останется год. Я много вложил в это дело, не только своих денег или денег, которые давали мне. Знаете, почему мне дают деньги?

Шакина: Харизма.

Табаков: Не ворую и успешен.

Желнов: А контракт в 2015-м продлевать не будете?

Табаков: Нет.

Желнов: В 2015-м уйдете с поста?

Табаков: Машке младшей 7 лет будет в апреле. Я сильно недодаю ей.

Желнов: Есть сильная команда режиссеров, которую вы чувствуете, но нет вашего авторского почерка в МХТ, который вроде бы должен быть?

Табаков: Репертуарные афиши этого театра составляют Толстой, Тургенев, Островский и так дальше. А впереди – Миллер со «Смертью коммивояжера» и еще многое другое. У меня нет режиссерского таланта. У меня есть талант научивать актеров хорошо играть роли, что позволило мне поставить спектаклей 30 в Европе, Америке. Если бы я пошел по этому пути… Но я честолюбивый, я же понимал, что Анатолий Васильевич Эфрос…

Желнов: А как репертуарный театр без режиссера?

Табаков: Со мной. А я образованный человек. Я читаю все. Вы назовите еще одного руководителя театра, который читает столько, сколько я.

Желнов: Во главе театра не режиссер – это нормально?

Табаков: Не сильно нормально. Но на худой конец, если человек талантливый, сойдет и это.

Шендерова: Хотели задать вопрос о недавнем назначении Безрукова. Все говорят, что Хабенский уходит и будет руководить БДТ.

Табаков: Артист Хабенский чуть меньше года тому назад пришел ко мне и сказал, что у него внутренние сложности, сомнения, возможно, это кризис среднего возраста, но он на год хотел бы почувствовать себя свободным от обязательств перед театром, хотя он взялся играть трехгрошовую оперу. Я не думаю, что от этого хуже стало Художественному театру. В какой-то степени, но не настолько, чтобы это выглядело более серьезно, нежели для самого Хабенского.

Желнов: Это же большая единица, актер. Незаменимых нет, вы хотите сказать?

Табаков: Это пошлость.

Шендерова: А БДТ будет лучше с таким, вы думаете?

Табаков: Да не будет он там ничем руководить. Бросьте. С какого боку? Почему вы думаете, что Хабенский может руководить?

Шендерова: Я хотела у вас спросить, потому что все об этом говорят.

Табаков: Вы говорите, вам же надо о чем-то говорить.

Дзядко: Более того, говорят, что актер Хабенский будет делать культурную программу на Олимпиаде в Сочи. Вы что-нибудь слышали об этом?

Табаков: Скажите, пожалуйста, почему он сделает что-то такое в культурной программе Сочи, что это будет значительно интереснее, чем это было в Токио или Лондоне. Я, кстати, был в Лондоне, видел.

Дзядко: Я не знаю, он еще не сделал, мы этого не видели. Просто некий слух, как будто он этим будет заниматься. Слух довольно неожиданный.

Табаков: Мало ли о чем болтают.  Времени свободного много, язык без костей, доброжелателей хватает.

Шендерова: А про Безрукова? Центр искусств в Кузьминках, которым руководит Сергей Безруков – это же уже реальность.

Табаков: А вам кажется это естественным, что в Центре культуры в Кузьминках сосуществует два драматических и один хореографический театр?

Шакина: Но как вы прокомментируете их общего худрука Безрукова, как худрука?

Табаков: Видимо, захотелось ему этим руководить. Так я думаю.

Шендерова: У нас такая тенденция, что знаменитые артисты, достигнув кризиса среднего возраста, получают театры?

Табаков: Никакой тенденции. Какой Серебренников актер?

Шендерова: Серебренников – строитель театра.

Катаев: Вы уже упомянули о театре Гоголя, и про Капкова, который делает совершает поступки. Театр открылся. И через несколько дней поступил сигнальчик: спектакль «Отморозки» проверят на экстремизм. Как это расценивать?

Табаков: Как очевидную глупость инициатора проверки спектакля «Отморозки» на экстремизм.  Доводить до идиотизма – особенность местной почвы.

Желнов: А кто доводить до идиотизма?

Табаков: Те, кто инициировал проверку на экстремизм. Спектакль был создан, как спектакль подразделения школы-студии МХАТ. Он объехал Европу.

Дзядко: Это является признаком времени, что спектакли проверяют на экстремизм?

Табаков: Нет.

Шакина: Эти люди выслуживаются перед первым лицом государства?

Табаков: Конечно. Перед третьим, пятым.

Шакина: А не может выступить первое лицо государства, пресечь их попытки выслужиться?

Табаков: Это  к Владимиру Владимировичу вопрос.

Шакина: Единственный из присутствующих, кто может задать этот вопрос, - только вы.

Дзядко: Спустя год с тех пор, как вы стали одним из доверенных лиц Владимира Путина, вы не сожалеете о своем решении?

Табаков: Нет. Так же, как не сожалею, что не отказался сразу стать главой Наблюдательного совета Общественного телевидения. Когда пойму, что это бессмысленно и бесперспективно, то прекращу.

Дзядко: В тот момент в ваш адрес звучало много критики. Вас это задевало, обижало, оскорбляло?

Табаков: Если всю мою жизнь ценят меньше того, что я стал доверенным лицом…

Желнов: А зачем вам еще одна функция с общественным телевидением?

Табаков: Я думал, зачем. Наверное, чтобы лицо могло открывать двери. Попытаться помочь встать на ноги этой организации очень верно, хотелось бы, чтобы она состоялась и была.

Дзядко: Вы принимаете какое-то активное участие?

Табаков: Уже которое совещание у нас.

Желнов: Похоже на конверт.

Табаков: Совещание по общественному ТВ 14-го, а в 15 – пресс-конференция в Итар-ТАСС.

Шенедерова: А чему будет посвящено совещание?

Табаков: Полагаю, что с констатацией серьезнейшей недостачи материальных средств. Если не на что создавать продукт, то…

Желнов: А не жаль тратить время на все это? В интервью с Познером вы говорили про свой инфаркт, который пережили в молодости, после этого приняли решение ничем лишним не заниматься, кроме профессии.

Табаков: Зачем мне нужно было идти во МХАТ?

Желнов: МХАТ – это все-таки ваша профессия.

Табаков: Зачем? Я прикинул, взвесил, наверное, лучше меня этого никто не сделает. Такая греховная мысль мне пришла в голову. И сунул.

Желнов: Это то, чему вы служите, а общественное телевидение – это что?

Табаков: Это попытка строить гражданское общество, о котором мы все тоскуем и мало, что делаем, чтоб не сказать, что ни хрена не делаем.

Катаев: А в том же интервью Познера вы сказали, что негоже деятелям культуры лезть в политику, становиться министрами, депутатами. Может, и в доверенные лица не надо было идти?

Табаков: Бросьте, мои зрители простили мне это заблуждение.

Дзядко: В самом начале разговора вы говорили, что занимаетесь своим делом – театром. А выборы президента, доверенное лицо, общественное телевидение – это как соотносится?

Табаков: В той ситуации, в которой находится наше общество, этот этап развития, структурированный таким образом, на мой взгляд полезнее, нежели, если бы президентом был бы феодал П или революционер Н.

Катаев: Революционер Н и в списках не был.

Табаков: Давай другого революционера назовем. Очень трудно с революционерами в нашей стране.

Шакина: А с феодалами проще?

Табаков: А с феодалами хреновато.

Дзядко: Вы бы как определили П, который стал президентом?

Табаков: Он тянет воз.

Дзядко: Куда?

Табаков: Когда вы начинаете спрашивать, куда, я вас не настолько хорошо знаю, чтобы верить в то, что мои представления о направлении, куда надо тянуть воз, совпадают с вашими. Я не фраер, мы с вами ля-ля тополя разводим почти час.

Шакина: Что вы имеете в виду?

Табаков: То, что сказал. 

Шендерова: Говорят, что  в самые опасные годы в молодости вы ходили провожать диссидентов, причем тех, кого кроме вас никто не решался провожать.

Табаков: Я тогда зарабатывал много денег и дал их, неужели  вы думаете, что предполагал, что об этом не будет ведомо? Это по тем временам – отдать Леониду Ильичу телеграмму по поводу вторжения в 1968 году в Чехословакию.

Шендерова: Это вы сделали?

Табаков: Я сделал, да не я один. А потом знаете, как нам ответили? На день 7 ноября и Андрейка Вознесенский, и я, и еще несколько человек получили по ордену – знак почета. Потом вычитал, что это делали, даже когда Александр II давал свободу крестьянам, раз – и повесили, а ты потом давай объясняй, за что тебе дают ордена.

Шендерова: Вас может доверенным лицом позвали таким же образом?

Табаков: Так мне все ордена уже дали, давать нечего. До того, как я пошел. Если все ордена дали, зачем я туда? За орденами? Нет.

Желнов: Есть ощущение, что вы осторожнее стали.

Шакина: Вы бы Ходорковского проводили бы в тюрьму?

Табаков: Миша Ходорковский дал первые деньги, на которые был сделан ремонт в Художественном театре, я это повторял, когда, по вашей логике, было рискованно говорить об этом. Я помню добро, бабушка научила.

Шакина: А провожать пошли бы?

Табаков: Я не настолько был близок, но пошел бы, наверное.

Шакина:  А почему не пошли?
Табаков: Боюсь, что меня не было, когда его брали. Я был не специально в командировке, то ли в Европе, то ли в Японии. Я нормально смотрю на это дело.

Желнов: А сейчас могли бы с открытым письмом выступить?

Табаков: Не буду ни с каким письмом выступать.

Шендерова: Как насчет призывать милость к падшим?

Табаков: Если вы имеете в виду красавиц из Pussy Riot, нет.

Шендерова: Не только их.

Табаков: В Художественном театре была арестована группа людей, которая занималась предположительно мошенничеством. Никого не отдал. Собрали деньги, в основном мои, внесли залог, выпустили. И все. Это такие вещи – само собой разумеющиеся.

Желнов: То ваши люди, с вами работали.

Табаков: Одного из них я уволил, когда его выпустили, почти сразу.

Шакина: Олег Павлович, вне сомнения, вы невероятный дипломат. Есть на свете человек или институция, с которой вы не могли бы договориться, и не стали бы?

Табаков: Если руки замараны кровью, не стану договариваться.

Шакина: Все люди, с которыми вы договаривались, совершенно точно руки замараны кровью не были? Имеете в виду, человек лично убил или отдал приказ убить?

Табаков: Когда Сталин пишет «всех расстрелять», к примеру, или Никита Сергеевич отправляет под нож…

Шендерова: Нынешняя власть так не делает?

Табаков: По-моему, нет.

Катаев: Есть опасность, что так может в будущем произойти?

Табаков: Опасность есть всегда. Если мы взрослые люди. Дело надо делать, господа. И зрительный зал отвечает мне аплодисментами.

 

 

Другие выпуски