Художник Петр Павленский, прибивший мошонку к брусчатке Красной площади: «Тело – это крепкий материал»

Вчера вечером Павленский был задержан на Красной площади, где он прибил гвоздём к брусчатке свою мошонку. Своей акцией под названием «Фиксация» Павленский протестовал против «апатии, политической индифферентности и фатализма современного российского общества». У многих акция вызвала непонимание или резкое неодобрение, но представители мира искусства – в полном восторге. Гость программы ЛОБКОВ, художник Фёдор Павлов‑Андреевич, высказался на этот счет.

Федор Павлов-Андреевич, художник, директор Государственной галереи на Солянке: Вы сказали правильные слова. Средневековые юродивые не всегда принадлежали диагнозу. История искусств знает большое количество физически и душевнобольных людей, например, известный нам человек на букву В и Г, который резал себе разные места…

Лобков: Или Врубель.

Павлов-Андреевич: Или Яковлев, 80-летие которого мы будем отмечать в следующем году, который провел 8 лет в психоневрологическом интернате, потому что был шизофреником. При этом продается на аукционах. Имеется в виду, что мы этот контекст сейчас не рассматриваем. Петя Павленский - абсолютно здоровый, здравый и дико образованный и тонкий человек.

Это не первая скандальная акция художника – в мае этого года Пётр Павленский провёл акцию протеста против репрессивной политики властей. Художественная акция получила название «Туша». Ассистенты художника принесли его обнажённого и завёрнутого в многослойный кокон из колючей проволоки прямо ко входу в здание Законодательного собрания Санкт‑Петербурга. Художник неподвижно лежал в этом коконе в полусогнутой позе и никак не реагировал на действия окружающих, пока не был освобождён полицией при помощи болтореза.

Художник Петр Павленский был с нами в студии, обсудили с ним его акцию.

Дзядко: Вы к удивлению многих отказались от госпитализации. Как вы себя чувствуете?

Павленский: Я чувствую себя нормально, иначе меня бы не было здесь. Я рационально смотрел на свое самочувствие, поэтому я решил отказаться. Это меня задержало бы в больнице. У меня не было намерений там оставаться.

Макеева: Вы сегодня приобрели всемирную популярность. Но что касается нехудожественной общественности, вы сегодня у здания суда нашему корреспонденту сказали, что хотели бы, чтобы люди на Красной площади успели задавать вопросы, попросить объяснить акцию. У вас сейчас есть возможность объяснить.

Павленский: Я хочу уточнить, что не на Красной площади: когда проводится акция, есть важный момент, что нельзя вступать во взаимодействие, потому что в этот момент тело и все, что с ним происходит, - это бессловесная структура, это визуальный код. Второй момент – не давать отклик власти, потому что всегда, когда что-то проводится в общественны местах, социум тоже может выступать как власть, потому что он хочет нарушить это действие. Как только будет дан отклик, все прекратится.

Дзядко: Люди, которые мимо проходили, задавали вам вопросы?

Павленский: Я слышал какие-то крики вдалеке, пожилая женщина кричала «Да что с ним разговаривать, он, наверное, сумасшедший». Я слышал что-то вроде «Против чего протестуем?»

Макеева: «Я, конечно, хотел бы, чтобы люди задали какие-то вопросы, а что люди должны задать вопрос: почему человек это делает, что он хочет сказать?» Что вы хотели сказать?

Павленский: Я хотел показать фиксацию на беспомощности. У нас сейчас происходит по моим наблюдениям и на мой взгляд достаточно неприятная ситуация, что мы движемся в сторону полицейского государства. Мы видим, что у Академии наук, в сфере искусства происходят реформы именно на урезании финансирования, но при этом идет мощный приток и пополнение состава и довольствия правоохранительных органов, полиции и силовых структур. Это и есть вектор в сторону полицейского государства. При этом люди позволяют всему этому происходить. То, что сейчас происходит, - это политическая индифферентность.

Дзядко: Почему же тогда вами был выбрал столь экстравагантный способ это продемонстрировать?

Павленский: Если мы говорим о мошонке, это как какое-то наше продолжение, продолжение действия, движения, идеи. А сейчас такое ощущение, что ситуация апатии. Все сконцентрировались на своих поражениях и потерях. Политзаключенные, которых нужно поддерживать, но помимо этого должны быть новые инициации, потому что государство, власть как механизм насилия продолжает развиваться, а общество замерло и ничего не делает.

Дзядко: В социальных сетях было большинство откликов достаточно негативных по отношению к тому, что вы сделали. В чем тогда смысл? Тем более, что вы говорите, что ожидали подобной реакции.

Павленский: Если бы я заранее стремился к позитивной реакции, к тому, чтобы меня все похвалили и погладили по голове, это был бы в лучшем случае популизм. Если реакция негативная – это тоже реакция. Люди рефлексируют, задаюсь себе вопрос, почему человек это сделал. Я говорю о фиксации на беспомощности, потому что для меня важен акт смотрения.

Макеева: Люди, зрители, сотрудники полиции – это часть перформанса или аудитория?

Павленский: Часть этого действия – это те, кто в него включаются. Просто уйти – тоже действие, но если выделить сегмент, то это сотрудники полиции, которые начали что-то делать. Судя по количеству ботинок, которые я видел, их собралось достаточно много.

Макеева: Как вы все успели сделать? Как они раньше не собрались?

Павленский: Это нужно было сделать где-то за полторы минуты, минуту. В этом состояла сложность подготовиться и основной риск. Наверное, была бы дурацкая ситуация, если бы было сорвано на половине или начале. Я продумал, как это можно сделать. А 15 метрах стояла полицейская машина, и все это место просматривается. Нужно было проанализировать ситуацию. Я посмотрел, что в последнее время в этом месте проходили акции, но как акции протеста в определенной форме – растягивались баннеры. Значит, ее, возможно, ожидают. Но человек, который быстро садится и быстро что-то внизу делает, - это уже немножко другое. Я предполагал, что у меня есть выигрышная ситуация, потому что это не совсем типичное действие.

Макеева: Вы с группой пришли? Вам кто-то помог?

Павленский: Я пришел один. Я заранее смотрел. Мне было важно, что там потоки людей, которыми мне надо было воспользоваться. Я все вещи засунул в рюкзак, я просто его откинул подальше. Потом мне даже полиция помогла, людей стали оттеснять, все перекрыли забором. А то, что я откинул, где-то затерялось.

Макеева: Ван Гог себе отрезал ухо, но он еще картины писал. А вы занимаетесь живописью, или акционизм сейчас стал чистым искусством, который не нуждается в дополнительных занятиях?

Павленский: Мне кажется, что это чистое искусство. Тут именно момент политического контекста очень важен. Если кто-то может использовать эту форму рисунка или живописи так, чтобы это было достаточным высказыванием, обращенным к достаточному количеству людей, а не для герметично замкнутого сообщества. Мне кажется, такие формы выражения сейчас оказываются для какого-то узкого сообщества. Какой-то жанр выходит в более широкую публику, но как правило это немножко карикатурный жанр. Мне он не близок. Как раз прямое действие с телом, когда весь процесс начинает происходить сразу, происходит инициации, а дальше как круги расходятся, начинается диалог с людьми.

Макеева: Вы себе наносите увечья, это больно.

Павленский: То, как мы относимся к телу, мне кажется, это тоже немножко навязано. Я обратил внимание, что  отношение к телу как к чему-то, что должно быть помещено в футляр, покрытый тонной антибактериальных салфеток, тоже навязано. Тело – это крепкий материал, и боль – это часто страх, фобия. Нужно просто преодолеть фобии, но при этом есть грань. Суицид – это не что-то проколоть, это другое. Суицид – это заканчивание себя вообще как единицы мыслящей и действующей. Это что-то принципиально другое.