Год после Майдана: как изменилась Украина. Истории из Киева, Харькова, Одессы, Луганска и Западной Украины

КИЕВ. Репортаж Родиона Чепеля.

Ровно год назад здесь мирный Майдан перерос в боевые столкновения с человеческими жертвами, затем сменилась власть и теперь, кажется, вслед за этим, изменилась вся страна вокруг.

Сергей Гусовский, ресторатор, депутат Киевского горсовета: "Это главная комната наша, то есть такое основное хранилище. И здесь у нас порядка четырех тысяч бутылок в хранилище находится".

Один из главных киевских рестораторов политиков раньше видел только за столиками своих заведений. Еще год назад он вряд ли мог представить, что теперь и сам станет жать на тайные кнопки власти.

Сергей Гусовский в зале для голосования: "Вот есть такая карточка, туда опускаете. И она сообщает, что я уже теперь в системе нахожусь".

Для него точкой невозврата год назад стали столкновения на Майдане.

Сергей Гусовский: "Ну, что происходило? Избили людей за то, что они говорили, что подписание договора об ассоциации было обещано, и неподписание – это обман. И всех нас за это избили. И дальше ты либо смиренно отправляешься в долгий путь, так или иначе, в концлагерь, то ли ты говоришь «нет». То есть после того, как Майдан завершился, ты пойдешь дальше. Ну, то есть для меня это тоже было очевидно, то есть тут нет уже остановки."

Сергей Гусовский в первый раз стал депутатом Киевского горсовета, чтобы бороться с главным злом для бизнеса - коррупцией. В прошлые годы люди во власти воспринимали бюджет как источник собственного дохода.

Сергей Гусовский: "Вот тебе коммунальное предприятие – фактически твой маленький бизнес, через него ты будешь организовывать перетекание потоков из госбюджета себе в карман. Вакханалия полнейшая – с точки зрения бизнеса глядишь: это абсолютный абсурд. В то же время понимаешь, что это не абсурд, что это стройно организованная система коррупционная, очень выверенная и крепкая".

Гусовский показывает группы ларьков, разбросанных по центру города, в Киеве их называют МАФы – малые архитектурные формы. Это и есть наглядное проявление коррупции.

Сергей Гусовский: "Но при этом, естественно, никакой ответственности там экологической, скажем так, как куда выбрасывают мусор, у них есть там какой-то договор на удаление мусора? Точно нет вот эти провода, смотрите, вот это что такое? Это всё крадется энергия отсюда из Киевсвета. У них абсолютно филькина грамота – всё, что они могут показывать в ответ представителям власти".

Депутатов, не связанных бизнес интересами, в новой власти не много – они не могут блокировать решения или продвигать свои инициативы. Их способ борьбы с коррупцией – писать запросы, подавать иски. Власть вместо того, чтобы отменить старые проверки для бизнеса, ввела новые. Дмитрий, бизнес-партнёр Гусовского, крупный поставщик вина. Уже после смены власти к нему постучались сотрудники службы безопасности и объявили, что акцизные марки должен наклеивать не поставщик, а производитель. Мол, это создаёт угрозу безопасности страны.

Дмитрий Крымский, бизнесмен: "В данном случае речь шла о возможной приостановке импортной лицензии, а для нас это парализация всего бизнеса. У нас 250 сотрудников. В один момент компания останавливает свою работу".

Было ясно, что это просто способ вымогательства взятки, но Дмитрий решил стоять до конца. Его компания вошла в европейскую бизнес-ассоциацию, а та объяснила правительству Украины, что акцизы на вина региона Бордо исторически ставили только посредники и никогда не ставили производители.

Дмитрий Крымский: "Не задача СБУ заниматься вопросами продажи бордовских вин по миру. Наверное, это не их задача. Ну вот в нашей стране так".

В итоге закон переписали, и акцизы отменили. Но снова, как и раньше, сработали старые связи. Других способов пока нет: антикоррупционное бюро, которое обещают уже год, так и не заработало.

Сергей Гусовский: "Действия правительства: о реформах все научились говорить складно, но реальных реформ мы не видим."

Дмитрий Крымский: "Ожиданий больше чем реально сделанных вещей, несмотря на то что в правительстве появляются люди которых я знаю лично, не потому что я любитель ходить в правительство и знакомиться с министрами, а просто потому что мы сталкивались раньше по бизнесу".

Еще один человек из бизнеса во власти – Алексей Скрыпник. Во Львове он создал IT-компанию, где трудоустроил 1000 человек. Теперь Скрыпник стал народным депутатом, чтобы заниматься стратегическим планированием политики.

Алексей Скрыпник: "В момент Майдана меня абсолютно не интересовала политика в глобальном смысле, чтоб стать народным депутатом. Я вообще об этом не думал. Это моя страна, я хочу чтобы в ней жили мои дети, у меня четверо сыновей, двое больших, двое маленьких. Я хочу чтобы они росли в нормальной европейской стране. Я пытаюсь в политике менять страну, для меня очень важно делать это потихоньку. Я понимаю, что их мало интересуют те вещи, которые интересуют общество".

Алексей говорит, что спрогнозировал заранее, что Майдан кончится насилием. Однако не смог предсказать, что насилие достигнет такого уровня.

–  А войну можно было бы предсказать? Можно было бы ее избежать?

Алексей Скрыпник: "Наверное, нет. Посмотрите, сейчас мы получаем факты, что два года назад или несколько лет назад были организованы специальные группы поддержки там "ДНР". Флаги "ДНР" появились не год назад – 3-4 года назад.

Альберт, таксист: "Все производство встало из-за этой войны … не могли дождаться год – и выборы. Переберите Януковича, если он вам не нравится. Нет, надо затеять Майдан. Ну и что вы отмайданили?

– Ни к чему хорошему Майдан не привел?

Альберт, таксист: "Ни к чему. Идея, как всегда, хорошая была. Выгнать на этого Януковича и сделать правовое хорошее государство. Ну и что? Задумали одно, а получили другое. Пришли те же, кто были".

Анна Сандалова, волонтер фонда "Поддержи армию Украины": "Янукович собирался поменять наши планы, всей страны, своим каким-то решением, оно очень четко не понравилось. И то, что дальше начало происходить, оно не нравилось все больше и больше. Стало понятно, что в таком мы жить не будем. Надо это менять".

Анна отвечала за коммуникации в оргкомитете Евро-2012. Теперь стадион “Донбас-арена” закрыт, а сам Донбасс – арена военных действий, а Анна ушла из бизнеса.

Анна Сандалова: "Меняются ценности – мы перестали быть потребительским обществом. Перестали думать только о том, как заработать и потратить деньги. Я по себе помню: мой уход с работы –  это была определенная усталость от того, что я чем-то не тем живу. Я зарабатываю деньги и их трачу, теряю какую-то другую жизнь".

Арсений Финберг, координатор центра помощи вынужденным переселенцам. Каждый день в 12 здесь открывают двери тем, кто бежал от войны. Через эти три окна прошло уже больше 20 тысяч человек. Арсений говорит, что все его знакомые из малого бизнеса сейчас переключились на волонтёрство. Просто потому что бизнес встал из-за войны.

Арсений Финберг: "Я владелец компании "Интересный Киев", я занимаюсь экскурсиями по Киеву"

– Как бизнес?

Арсений Финберг: "К сожалению, я потерял очень большое количество туристов, потому что в Киеве 70% туристов были из Москвы и Питера, сейчас туристов вообще нет в Украине, туристы редко идут туда, где стреляют. Каждую неделю 10-15 экскурсий проходят. Раньше было больше. Бизнес страдает от войны. Турист не едет в страну, где идёт война. У нас идёт война".

На войну не едут не только туристы, но и инвестиции. Война откусила 20% экономики и обрушила курс украинской гривны к доллару в 2,5 раза. Банки закрываются, у предприятий нет денег оплачивать сырье. По данным Союза промышленников и предпринимателей, бизнесмены активно выводят средства из страны. Это следствие Майдана. Но есть и еще одно следствие - прослойка людей, которые пытаются сломать старую систему своими силами.

Сергей Гусовский: "Очень важна  способность жителей страны не заснуть, и сегодня это проявляется у каждого по-своему. Кто-то в волонтерском движении активно участвует, кто-то на войну идет добровольцем участвовать в боевых действиях, кто-то в этих "авгиевых конюшнях" Верховной Рады. Каждый занимается в меру сил и доступных средств"

СЕЛО ТОПОРОВЦЫ (Ивано-Франковская область).  Репортаж Тимура Олевского

Стефурак: Он же ничего не говорил, что он там. Он нам говорил, что там на учениях. Не говорил, что там воюет. Один на войне, старшенький – на стройке, третий умер на войне – Степан, в Песках, четвертый в школе, в 6-ом классе.

Олевский: Расскажите про Степана, давно это случилось?

Стефурак: 22 сентября 2014 года.

Мохорук: Когда люди встречали Степана, когда его везли из Чернобыля в село – дети вставали на колени, мы встречали его в самом начале села. Конечно, это был большой траур для всех. Это было, знаете как, оно так уже показало первую ласточку того, что нас зацепила война.

Стадник: Когда хоронили, в какой-то момент была такая тишина, никто не знал что делать, положили гроб в землю и замерли. Но не решаешься закопать. Как закопать? Он почти как живой. И когда приезжал отец погибшего мальчика, нашего друга, на Майдане 20 февраля, он стоял и стоял, и вдруг сказал: « И чего вы стоите, героя хороним, закапывайте руками». И тогда брат Вася первый кинулся, и друзья кинулись, и лопатами не работали, все грудочки земли, все бросали руками.

Сливчук: Что сейчас изменилось? Изменилось очень многое, я бы сказала. В первую очередь, мне жаль, что пролилась кровь, но я горда, что народ восстал.  

Олевский: Вы были на Майдане?

Сливчук: Да, я была неделю на Майдане, 29 ноября, после избиения 30 я уже была в Киеве.

Олевский: А что вы там делали?

Сливчук: И что, мы шли в поддержку, мы шли протестовать против побоев. Шли за тем, чтобы Украине наконец-то быть самой собой, чтобы разговаривать свободно на украинском языке, чтобы власть, наконец, обернулась к нам лицом.

Олевский: Народ боится повесток?

Долькове: Страшно. Например, в том году, тут вообще-то женщины выходили на улицы, забастовки делали: наше село, соседское село. Тут вообще, в Городенковском районе, было очень много женщин, много вышло на улицу не пускать мужчин. Потому что пошел слух, что повестку привозят и сразу забирают мужа.

Мохорук: Но нельзя сказать, что небогато, все в сравнении познается. Понимаете? Нельзя сказать, что богато, нельзя сказать, что бедно. В общем, я бы сказал, что да. Село, во-первых, большое, во-вторых, можно сказать, что бедное. Люди работали еще при советской власти, старались строить, старались что-то делать. Я бы даже, может, сказал, что в некоторой степени, лучше было, а в некоторой степени, сейчас лучше стало. Сейчас, много людей работает в Чехии, хотя работают они там, заграницей.

Олевский: А что вы делали в Москве? Просто жили?

Мохорук: Нет, я в армии служил, я был в стройбате. Так что я по Москве много ездил, все футболы смотрел.  Еще тогда, «Динамо Киев» играл.

Олевский: Это еще было в Советском Союзе.

Мохорук: Да, да, Советский Союз, перед Олимпиадой.

Олевский: Что строили?

Мохорук: Олимпиаду-80 строили, строили «Динамо» стадион. И ездили, строили, кажется, это  называлась «Комплекс на  улице Лавочкина».

Сливчук: Правила немножечко знаю, мало того, что я имела такую возможность - жить 2 года в Чехии, в Праге жила с семьей. Я работала много, и сейчас работаю много. Но кто как, я работала в магазине и торговала, и было так, что была обслуживающим персоналом. То есть была на кухне и мыла тарелки, когда была официанткой. Что требовалось, то и делала. Я была довольна.

Долькове: Кому придет та повестка, стараются не говорить, не придавать огласки.

Олевский:  Почему?

Долькове: Я не знаю, не знаю, я – наоборот.

Олевский:  Но не говорят и идут, или не говорят и не идут?   

Долькове: Я насколько слышала, что бывает, приходит повестка, а мужа сейчас нет, он за рубежом. Много есть таких, которые говорят: «Пойдет мой, я скажу, где твой». Я говорю: «Не надо говорить, где мой». Моего введи только координаты в компьютер, то сразу высветит, где он. Мы не нелегально там, он там прописан, мы все оплачиваем там. Это не просто так, проще тем, кто на польских визах, по закону же он в Польше.

Бабюк: Он был дьяком. А когда-то дьяков не было, как сейчас в каждом селе. Так его посылали, где не было дьяка. Он с Криворивни дошел аж до Топоровцев. Это моего мужа папа и мама, а это братья с женами, моего как бы деда папы мужа братья. А это уже их дети, а это уже наши. Немного нам помогали, много помогали из Америки: то деньгами, то посылками.  Но еще когда русские были, я пошла за посылкой, справку  взять в сельсовете, а сельсовет был в Торговицах. «Что, вы не отказываетесь, отказываетесь?». Я говорю: «Не откажусь от посылки,  хорошо, что посылают».

Мохорук: Что эта война, она какая-то такая нелепая, вот это российское слово наиболее подходит. Потому что мне никогда не казалось, сколько жил там, с людьми, знакомых много из России, Латвии, да из многих, никогда я не мог подумать, что с Россией начнется какая-то война.

Стефурак: Говорят, что Степа взорвался на машине. Васе снилось, что он должен машину, Степа ему во сне сказал: «Я должен машину, не могу прийти домой». И сказал, что он жив. Говорит: «Вы похоронили не меня». А Вася ему: «Почему не тебя? Приди домой тогда». А тот: «Не могу прийти, я должен машину».  Я для себя тогда поняла, как возьму деньги, я дам на машину. Вася хотел машину туда. Как-то так сложилось, когда мы получили деньги, Вася позвонил, оказалось, есть броневик. 20 тысяч волонтеры помогли собрать, 20 тысяч мы дали. А остальное на памятники.

Олевский: То есть в семью, почти ничего не забрали.

Стефурак: А зачем в семью? Нам хватает наших денег.

Стадник: Вася рассказывал, вернулся с фронта. Я же знаю, что Вася вчера приехал, не буду ему мешать. И все - на следующий день ушел… Рано или поздно в туалет он должен выйти. Стою, его караулю, жду, когда выйдет и расскажет, что же там на фронте.  

Долькове: Ты что, ну что ты выглядываешь? Тут бабка моя живет и в окно видно перед его хатой. И тоже она выглядывает. И я говорю: «Слушай, я не поняла. Ну, я выглядываю, а ты-то чего выглядываешь за ним?». Вася, наконец, звонит: «Галя, как дела?». А Коля ему: «Та это я! Это я!». Смотрим, а Вася уже пять минут как у нас. Кофе попили, фотки посмотрели.

Сливчук: Молодежь у нас на уровне района считается на высоком уровне патриотического духовного воспитания. 

ЛУГАНСК. Репортаж Виктории Ивлевой

Юлия, жительница Луганской области: Я хочу, чтобы люди знали, что не все мы тут такие. Мы просто боимся.

Ивлева: При всей вашей любви к Украине у вас есть ощущение, что она вас бросила?

Юлия: Государство бросило, а родина моя – нет.

Ивлева:  А что тогда родина?

Юлия: Родина – это земля, это где ты родился.

Ивлева: Значит, получается, вас Донбасс не бросил?

Юлия: Донбасс не бросил, Донбасс болеет, он очень болен хронически.

Татьяна, жительница Луганской области: Каждое утро мы просыпались от того, что, они заводят танки. Сначала это было невероятно страшно. Я еще не видела танков близко в своей жизни, только в телевизоре. И вдруг звук, который я при всем своем филологическом образовании не могу сформулировать. Ощущение было такое, что с угла дома едет какая-то громадная машина, причем на уровне второго этажа. Сейчас она доедет до меня и стены ей не мешают. Это проехали два танка. До вокзала дошла, мне уже не было страшно, я шла, вокруг стрельба, канонады, эти мины, мне уже было все равно. Вот когда я шла обратно, на одном из перекрестков, там сейчас стоят стены, ничего больше, только стены. Вот это влетело, когда я была на перекрестке.

Ивлева: Почему вы вернулись, Татьяна?

Татьяна: К сентябрю мне стало настолько плохо, что я думала, чтобы быть не там, а здесь.

Ивлева: Была причина вернуться сюда, было желание умереть здесь?

Татьяна: Да. И почему еще, я не хочу никуда выезжать, потому что вы не представляете, насколько это страшно. Уезжаешь – вот у тебя кастрюлька, сковородка – недостижимая мечта, у тебя нет денег на кастрюльку, на сковородку, уже не говоря о том, на что приготовить.

Ивлева: А почему вы, когда говорите про Украину, вы говорите «они»? Разве это не ваша страна?

Татьяна: Это моя страна. Потому что вы приехали из России.

Ивлева:  Вы должны сказать «мы», говоря об Украине. Нет?

Татьяна: Я боюсь говорить «мы» об Украине.

Ивлева:  Почему?

Татьяна: Потому что подвал никто не закрыл еще, СБУ.

Ивлева: Значит здесь нужно быть очень осторожным, когда живешь?

Татьяна: Да.

Ивлева: Даже с соседями во дворе?

Татьяна: Да.

Ивлева:  Лекарства есть у вас какие-то?

Яковенко: Нет, лекарств у нас нет. А специфических лекарств вообще нет. Те, которые психотропные, нейролептики и противосудорожные. Те, которые нужны нашему учреждению. Обращался я, заявку давал в министерство, но никто, ноль эмоции. И приобрести их на месте тоже не имеется возможности, потому что их нет просто в наличии.

Ивлева: А кто слышал, как снаряды рвутся?

Дети: Я. Я слышал. А я видел. Видел, как стреляли из пистолета прямо в аптеку. Бомбило, я маме говорю: «Мам, бомбит». Один взрыв, потом второй, мы побежали, чуть в коридоре не упали.

- Когда где-то что-то стреляет, муж, например, пошел с коляской в магазины, он сразу звонит папе - пусть возвращается. Я говорю: «Все нормально все хорошо». «Нет, пожалуйста, мам, звони». Ночами просыпается, не спит. Конечно, они все понимают. Я удивлялась, когда играют, бегают. А я – сепаратист, а я – Украина, вот так бегают друг с другом.

Ивлева: Как фашисты и партизаны, да?

- Да. Я домой прихожу и говорю: «Ты хоть знаешь, кто такой сепаратист? Во что вы вообще играете?».

Ивлева:  Бабулечка, вы летом, когда стреляли, где были?

- Тут я лежала. Андрей заходит и говорит: «Дмитриевна, вот  сюда поворачивайся, от окна как попасть, так оно попадет».

Ивлева: Никуда не спускались в подвал не уходили?

- Нет, никуда не спускалась. Я ту войну пережила и не боялась.

Ивлева:  А дети понимали, что происходит?

Копейка: Мы включали громко музыку, нашим деткам до трех лет говорили, что это салют, и они не пугались, не плакали, все прошло нормально. С кем мы будем? Как мы будем? Не уезжайте. Чувство ответственности всегда такое, что не могу я все это бросить, потому что толпой ходили за мной, домой приходили.

Ивлева:  Чтобы оставались, да?

Копейка: Вот у меня деду, 75 лет, мне его жалко, он же мой отец, как я его брошу. Или как так, чтобы его убили. Сколько бог отмерил – пусть так будет. И он не может выехать ни за пенсией, ни зачем, он тоже ничего не получит.

Ивлева:  Он не может, потому что он тяжелый?

Копейка: Он не может выехать, потому что он тяжелый. Ничего, прорвемся.

Ивлева:  С какого года у вас детский дом?

- С 1990 года.

Ивлева: То есть, это один из первых семейных  детских домов на Украине.

- Да, один из первых.

Ивлева: А сколько вы вырастили детей?

- Да уже было 18 человек.

Ивлева: Когда вы последний раз подучали детские деньги?

- Детские деньги получала последний раз в июне-месяце.

Ивлева: И больше вам не приходило никакой  гуманитарной помощи?

- Нет. Гуманитарную помощь уже давали здесь, «ЛНР», русские, продуктами.

Ивлева: Но это нерегулярно? На это выжить невозможно?

- Нерегулярно, это один раз.

Ивлева: Скажите, почему трудно уехать,  и хотите ли уехать? Или нет?

Мальчик: Нет, не хочу я уезжать, привык здесь, родился в Луганске.

Девочка: Здесь мои друзья, я привыкла, не хочу. Я здесь родилась, не хочется.

Ивлева:  А не страшно? Перестало быть страшно?

Девочка: Да.

Ивлева: А что было самое страшное?

Девочка: Страшно не то, что за себя, а за друзей. Что с кем-то что-то случится. А так ничего, выживем.

Ивлева:  Что было самое страшное для вас из всего за это время?

- Самое страшное, это когда бежала, когда нас из «Града» побили.

Ивлева: Вы бежали одна?

- Нет, с детьми.

Ивлева: Куда?

- На тот конец поселка. У меня там тетка живет, я бежала, в чем была, и тянула детей, и кричала. Я открываю калитку и говорю: «Пустите?». Нас приняли, хоть на 4дня. А потом идти-то домой надо, пошли назад.

Ивлева: А школа на русском или на украинском?

- На русском.

Ивлева: То есть никакой проблемы с русским языком не было? А вы говорите по-украински?

- Да.

Ивлева: В этом подъезде живет мальчик Коля и его мама Юля. Я очень надеюсь, что мне удастся завтра их вывезти.

Юлия: Мы когда уехали, 2 августа, первую неделю я по ночам кричала, просыпалась – казалось, что зенитки стреляют. Мы вернулись 15 сентября – полтора месяца мы там пробыли.

Ивлева: Что вас поразило, когда вы вернулись?

Юлия: В магазинах пустые полки были, молодежи было мало – поразъезжались. Такая обстановка как высоковольтные провода идут – а ты под ними стоишь. Вот так гудят от напряжения – такое нависшее в воздухе. Безысходность, и этого не понять.

Ивлева: Все говорят, что денег нет, а приходишь в дом – вроде еда какая-то есть. Что-то откуда-то у кого-то берется.

Юлия: Золото сдают, вещи продают, технику продают в ломбарды.

Ивлева: А ломбарды работают, там деньги есть?

Юлия: Да. И вообще я люблю Донбасс. Как без абрикосов, без каштанов, я знаю, как пахнет чугун. Как шумел завод раньше – он сейчас так не шумит, сейчас так доменные печи не работают, и не пахнет с коксового завода.

Ивлева: Я хотела вам сказать, что деньги на ваш выезд собирали самые обычные люди из России и Украины. 

ОДЕССА. Репортаж Анны Монгайт

Профессор-психиатр Борис Херсонский дергает дверь своей кафедры. Дверь заперта. Этой зимой Одесский университет не работает. Нет тепла и света. Как во время войны.

– Ну, а ваше ощущение? Университет закрывают, потому что нечем топить?

Борис Херсонский: Это экономический кризис, отопление – это энергетики, а это Россия и в общем то все, что с этим связано. В 90-е годы, я читал при свечах в неотапливаемом помещении. Все приходили со своими свечками и писали в перчатках с разрезанными кончиками пальцев. Когда я говорю, у меня стоит свеча на трибуне, у всех свечи – вот так. Но этого давно уже не было.

Рядом с психфаком высится холм бомбоубежища. Херсонский предлагал сделать там катакомбную церковь. Но Украинское МЧС обязало городские власти привести все бомбоубежища в полную готовность к ЧП. Волоокая красавица  Юля Приморская и ее папа ждут бомбежек с осени. Они самостоятельно отремонтировали бомбоубежище под своим домом. Внутрисемейные споры лишь об одном – нужно ли боятся радиации.

Юля Приморская: Учитывая ситуацию в стране, одесситы начали самоорганизовываться. Обратившись в МЧС, нам всегда отвечали, что это секретная информация. Мы начали организовывать группу в фейсбуке, и просто начали сами искать по Одессе и Одесской области защитные сооружения и узнать, в каком они состоянии. Эту свалку постепенно папа организовывал. Дворники и он сам потихоньку выносили отсюда мусор. Сейчас, по сравнению с тем, что было, можно сказать – евроремонт. Вот есть лазы, это аварийный выход, тонель под землей, выход во двор с другой стороны дома.

Доктор, поэт и местная интеллектуальная звезда Борис Херсонский почувствовал, что такое взрывы на себе. На прошлой неделе взорвали его квартиру. Это пятый взрыв в Одессе. Сценарий всегда один – никто не пострадал, но взрывом вынесло окна и двери. Бывшая жена, в квартире которой Херсонский прописан, отныне и навсегда перестала с ним разговаривать. Говорят, причина случившегося только одна – его проукраинские взгляды

– Вы рассказывали, что Вам угрожали.

Борис Херсонский: Конечно! Угрожают, самое популярное – это повесить меня на главной площади Одессы, чаще всего на Куликовом поле, вариации только за какую часть тела повесить. Как-то к этому я уже отношусь спокойно, недавно мне даже стихи написали, я их сразу запомнил: "Умер Шайкевич, умер Бандера, а ты остался на свете вонять, скоро накроешься ты перемогой, и в землю зароют тебя." Вот такие мне написали стихи, я всегда говорю, что пожелания смерти самые надежные, потому что они всегда, рано или поздно сбываются, в отличие от пожелания счастья и здоровья, с которыми дела обстоят, конечно, хуже. Я ему ответил Пушкинскими стихами: "Как знать, дни наши сочтены не нами, цвел юноша вечор, а нынче умер, и вот его четыре старца на согнутых плечах несут к могиле".
 

– Кто эти люди? Чего они от нас хотят?

Борис Херсонский: Ну, очевидно, они хотят, чтобы я был за Россию, или чтобы я просто отсюда куда-то делся.

Не смотря ни на что, об одесском Майдане Херсонский вспоминает с ностальгией. Еще никого не взрывали, не убивали, а Евромайдан у памятника Дюку де Решилье был чем-то сродни Юморине, городским развлечением, на который собирались поглазеть мамочки с колясками

Борис Херсонский: Вот пиком было то, когда люди заполнили всю лестницу Потемкинскую оттуда, да, и все хором, как умели, спели гимн «Ще не вмерли України ні слава, ні воля».

Теперь профессор Херсонский скрывается от подрывников на даче на Большом Фонтане. Точный адрес просит не называть. За год он растерял друзей и приобрел подписчиков в фейсбуке. Русскоязычный город болезненно переживает вынужденное самоопределение.

Борис Херсонский: Я думаю, что Одесса – это город, который всегда неправильно говорил по-русски, за что над ним всегда смеялись. Некоторые ошибки фонетические такие есть и у меня. Я, например, говорю «пиать» или «миасо», я, может быть, что-то утрирую, скажем, мой папа может сказать «совремённый», вместо «современный». Всё это такой специфический южный говор. Он подпорчен был когда-то идишем, сейчас, по-моему, русский язык в Одессе подпорчен обычными гопниками. Вот поэтому я с трудом могу сказать, какой город Одесса – русский или украинский, но я могу сказать одно: Одесса находится на территории Украины – это первое. И никто никогда не оспаривал эту принадлежность, ну, может быть, до последнего года. А после начала событий на Донбассе, ну, по-моему, вообще вопрос не стоит, потому что превратить Одессу в поле боя, я думаю, мало кто из одесситов хотел бы.

Превратить Одессу в поле боя все-таки удалось 2 мая 2014. Удивительно, но пожар в доме Профсоюзов здесь предпочитают не вспоминать, как нечто непристойное. Говорить об этом не принято. Да, идут два уголовных процесса. Да, несколько городских начальников, почувствовав угрозу, бежали из страны. Даже внутри здания никакого ремонта, лишь бы не прикасаться, лишь бы не вспоминать. Заколоченный и выжженный изнутри дом Профсюзов обнесли жестяным забором и построили самодельный мемориал из траурных лент, свечей и обтянутых целлофаном биографий погибших. На асфальте еще можно прочитать граффити «Геноцид не пройдет».  Рядом на километр никого. Труднее всего оказалось пережить, что устойчивый миф о толерантности Одессы, о городе, где счастливо уживались десятки национальностей, был разом уничтожен 2 мая.

Борис Херсонский: Если мы будем опираться на Одесский миф о толерантности, дружбе Одесских дворов и коммунальных квартир, то да. Если вспомнить, что на этом месте вешали революционеров и уголовников, и на этом же месте их зарывали,  именно на этой площадке были столкновения между украинскими и большевисткими частями, и здесь похоронены бойцы с двух сторон. Высылали немцев, вокруг Одессы было полно немецких поселений, выслали всех греков. Одесса мне кажется город не столько толерантный, сколько  равнодушным и эгоистичным. Кстати первый еврейский погром в империи был в 1821 году и тоже в Одессе. Это тоже к нашей хваленой толерантности.

Для расчистки бомбоубежищ Юля Приморская организовала не только папу, но и волонтеров. Теперь даже в день святого Валентина граждане вместо того, чтобы обмениваться шоколадными сердцами, сотнями собираются разгонять бомжей и мыть подвалы на случай бомбежки.
лайф из сюжета про субботник

– Вы думаете что действительно будут бомбить?

Юля Приморская: А вы думаете, что нет? Не знаю. Но страшно.

За год прошедший после Майдана  Борис Херсонский написал книгу жестких антивоенных стихов. К его удивлению ее тут же опубликовали в России.

Борис Херсонский: "Все любят войну, в которой почти никто не погиб, /толпятся на площадях и кричат гип-гип-ура,  /и еще раз гип-гип-ура,  и снова гип-гип-ура,  /я старый мальчик, я видел это вчера. /Будь я ребенок, я б тоже скакал, закусив губу, /но я старый мальчик, я видел это в гробу. /В белых тапочках, в царской мантии, /в золотой мишуре, /будь я маленький мальчик, /я бы в это играл во дворе. /Но я старый мальчик,  я видел эту толпу. /У отчизны звезда не там, где положено, а во лбу, /отверстие влажное до самых височных долей, /хорошо, когда есть стена, а у стены – Мавзолей. /Хорошо, когда классная площадь вот такой ширины, /что на ней может столпиться худшая часть страны. /Взгляд толпы не различает зарево и зарю. /Я старый мальчик, знаю, о чем говорю".

ХАРЬКОВ. Репортаж Тихона Дзядко

Лариса Савченко, учитель музыки: Между родственниками негласное табу на политические темы. Мы  с ними не разговариваем. Мои родственники достаточно продвинутые, грамотные. И еще до событий их оценка Путина была совсем иной, чем теперь.

Тихон Дзядко: В каком смысле иной?

Лариса Савченко: Ну, в том, что они отрицательно ко многим вещам относились, к тому, что происходит в России. То есть мои родители в свое время говорили: как хорошо, у вас порядок. Они говорили: нет-нет, не все так однозначно. Сейчас они говорят, это наша защита, он молодец, он нас защищает, сейчас придут сюда американцы, вы их впускаете. 

Учительница музыки Лариса Савченко рассказывает, что если раньше ее родственники из России приезжали часто, то теперь боятся: как отнесутся к российским номерам на машине, как поведут себя с ними на таможне. После бурных и трагических событий последнего года в Украине для российских родственников харьковчан прежде спокойный Харьков – город бандеровцев, постоянных демонстраций и столкновений на улицах.

Игорь Балака, директор центра недвижимости: Взрывы каждый день,  какие-то беспорядки, валюта падает, люди нищают, бегают милиция и какие-то бандформирования, которые, как в России считают, на Украине распоясывались и пытаются на работе  или дома людей свернуть в бараний рог и попытаться куда-то выкинуть.

Игорь Балака занимается недвижимостью в Харькове уже 20 лет. По ту сторону границы у него почти 40 двоюродных братьев и сестер. Если раньше виделись не так часто. Теперь в основном разговоры по телефону

Игорь Балака:  Я специально у российских родственников поинтересовался, что они думают обо мне, так называемом бендеровце, хотя я просто отстаиваю независимость Украины. Они говорят: как о покойниках, либо хорошо, либо ничего. 

Пока в Киеве выступления на Майдане набирали силу, в Харькове почти не митинговали. Все началось уже, когда революция в Киеве победила. Пророссийские активисты захватили областную администрацию, а занимавших ее до этого евромайдановцев жестоко избили. Среди избитых тогда был и украинский поэт и музыкант Сергей Жадан. Теперь он, как и многие, утверждает, что в те дни в городе было много машин и автобусов с белгородскими номерами, приехавшими из России.

Сергей Жадан, музыкант: Сценарий разрабатывался в одном месте, один и тот же. Под копирку. А почему не вышло? Есть какие-то вещи объективные: другая расстановка сил, настроения в городе другие были. Есть более субъективные вещи. Например, было здесь подразделение милиции, которое не стало заниматься саботажем.

И действительно, в Харькове все развивалось так же, как начиналось в Донецке и Луганске. Тут даже провозгласили Харьковскую народную республику. Впрочем, просуществовала она недолго: активистов из администрации выбили бойцы спецподразделения милиции, а марш пророссийских активистов разогнали ультрас футбольных клубов "Днепра" и "Металлиста",

Игорь Балака: Если вы проанализируете выступления российских каналов, они же сначала тоже достаточно нейтрально отзывались о том же самом майдане, а потом риторика начала ужесточаться. Сработало правило: кто не с нами, тот против нас. Наверное, такие события и начали происходить.

Попытка устроить в Харьковской области народную республику поддержки не нашла. Тем более на фоне боев, которые в эти дни уже шли в Донецкой и Луганской областях. Жители города, которые к победе Майдана относились с настороженностью, испугались прихода войны в их дом.

Игорь Балака: Путин не сильно Януковича и любил. Если бы он поддержал эти события, если бы попытался каким-то образом не входить в такую глубокую конфронтацию, очень может быть мы в сторону России еще с большим напряжением рванули бы. 

Сергей Жадан: Многое изменила война. Когда на востоке сначала появились русские диверсанты, а потом русская бронетехника и целые воинские части, для многих это было перелом. До этого много говорили о политической кухней, кто депутат, кто президент. А потом мы поняли, что мы можем потерять независимость, свободу и нашу страну.

В Харькове боятся прихода войны и готовятся к ней. Добровольцы уходят в зону АТО. Как, например, Алексей Антипов, который пошел в батальон "Донбасс" и просидел четыре месяца в плену.

Алексей Антипов: В Харькове ходил, но не с самого начала. А в Киеве не принимал участия и потому жалею. Когда у нас все стало закручиваться, в мае, я подумал, а не пойти ли мне в добровольческий  батальон, чтобы отстоять независимость страны. Ладно, Крым будем возвращать экономическим путем. Но вот остальную Украину если отстоят люди без меня, чтобы я себя потом не упрекал.

В расставании с возможным российским или пророссийским будущим был и символический эпизод. 28 сентября на площади Свободы проукраинские активисты снесли стоявший здесь памятник Ленину – крупнейший в Украине.
Теперь здесь только постамент с ногами Ильича, рядом фотографии харьковчан, погибших в АТО и украинские флаги. После того, как Ленина снесли, крупных пророссийских выступлений в городе не было. Зато в Харькове и области теперь гремят взрывы.

Владелец харьковского паба «Стена» Михаил Озеров показывает место взрыва, который произошел в клубе вечером 9 ноября. Тогда в результате теракта ранения получили около десяти человек. В Стене, помимо рок-концертов, проводят благотворительные вечера и собирают помощь беженцам из зоны АТО. Озеров, как и другие, у кого есть родственники и друзья в России, говорит, что общаться с ними ему теперь не так просто. И недоумевает, когда слышит от них про притеснения русскоязычных в Харькове.

Михаил Озеров: У меня мама, например, сама из России. Отец мой харьковчанин. Я родился в Харькове, коренный харьковчанин. Тем не менее, я украинец. Мы дружим со многими белгородцами, россиянами. Вдруг нам сказали, что мы не украинцы и давайте у вас не будет этой страны. Вот здесь знак вопроса: ну, как это? И, конечно же, естественно, люди шли, чтобы доказать, что мы украинцы.

Отношения жителей нового, постреволюционного и поствоенного Харькова с их знакомыми и родственниками по ту сторону границы порой кажутся анекдотичными. Конечно, только в том случае, если бы это не было реальной жизнью.

Игорь Балака: Моя тетка всю жизнь проработала в общепите, поэтому, как общаться с людьми, знает, достаточно такая дама боевая. Но кому-то из родственников сказала по поводу того, что мы едем в Киев. И вот первую треть пути каждые пять минут раздавался телефонный звонок, причем раздавался звонок «ты туда не езжай», «там тебя на первом блок-посту снимут», «тебя бросят в тюрьму», «ты знаешь, там националисты». Мой брат, которому там тридцать пять лет, там взрослый уже мужик, может, без истерики просил: «Мамочка, вернись сюда, переедь границу, мы тебя заберем». Вот и все.

После революции в Киеве прошел год. За этот год Россия Харьков, который находится всего в сорока километрах от границы, похоже, потеряла.

Лариса Савченко: Эти события оттолкнули людей. У меня родственники в Белгороде. Они мне задавали вопрос: кому бы вы отдали предпочтение России или, скажем, НАТО? Я говорила о том, что России, потому что это моя вторая Родина, родительские все угодья остались, родное все. Вы знаете, даже когда Олимпиаду смотрели, болели. Видели россиян, говорили, наши! Не было такого разделения. До военных действий не было разделения. Я еще при Советском союзе росла. Россия наша. Это все было наше. Вот сейчас такое чувство непонятное… может быть, люблю страну, но ненавижу государство».
 

(расшифровка обновляется)