Геннадий Хазанов о том, как стал работать анестезиологом, о пользе кремлевских корпоративов и Ельцине в раздевалке

Дзядко: Хотелось бы начать наш разговор  с сегодняшних новостей. Сегодня Госдума приняла…

Хазанов: А можно вам первый вопрос задам? Скажите, пожалуйста, вообще на моем месте кто должен был быть?

Дзядко: На вашем месте? Вы.

Хазанов: Нет, а не может так быть.

Дзядко: Почему?

Хазанов: Я знаю, что в последний момент когда приглашают – это значит, кто-то не пришел.

Минкин: Кто-то умер….

Дзядко: Нет.

Хазанов: Как нет?

Монгайт: А на чьем бы месте вам было бы приятно сейчас оказаться. Вы кого представляете себе?

Хазанов: Нет, мне просто интересно. Я всегда интересуюсь, когда в последний момент говорят: «Вы не придете сегодня на «Дождь»?» Я говорю: «А что там будет?» «А там Тихон Дзядко» Я говорю: «Ну, хорошо».

Дзядко: Просто я все всегда делаю в последний момент. Такое проклятье.

Хазанов: Извините.

Дзядко: Все-таки раз уж про последний момент, поговорим про последние новости. Сегодня Госдума приняла два громких законопроекта, первый касается оскорбления чувств верующих и наказание за оскорбления чувств верующих. Второй – так называемой пропаганды нетрадиционных отношений среди несовершеннолетних. Как это отразится на вашей деятельности? Это значит, что больше нельзя шутить на эти темы?

Хазанов: «Папа, ты сейчас кого спросил?» - как в том анекдоте. Я не очень понимаю, какое я вообще имею отношение, что к первому, что ко второму вопросу. Во-первых, немножко странно, что вы адресуете ко мне вопрос в плоскости «шутить». Я вообще-то 15 лет уже играю в качестве драматического актера на сцене, поэтому… Вы сейчас спрашиваете меня просто как прохожего? Почему я должен шутить?

Минкин: Хотите, скажу, почему?

Хазанов: Ну?

Минкин: Потому что так случилось, что много лет в своей жизни ты был одним из чемпионов юмора и сатиры. И это клеймо ты от себя не отскребешь.

Хазанов: Понял. Тихон, я понял, почему.

Казнин: Почему «шутить»? Не о шутках же речь.

Хазанов: Тихон спросил, как будете шутить?

Монгайт: У вас есть позиция по этому вопросу? Как вы относитесь к этому законодательной инициативе?

Хазанов: У вас это написано первым вопросом?

Монгайт: У меня есть разные разделы, которые мы собирались с вами обсуждать.

Хазанов: Понял.

Монгайт: Вы как-то не верите, что мы вас позвали искренне.

Хазанов: А я вообще не понимаю, как можно позвать искренне за два часа. Я просто правда не понимаю.

Дзядко: Я вам могу абсолютно искренне сказать, что телеканал «Дождь» - ужасно бюрократическая плохая организация.

Хазанов: В смысле?

Дзядко: Здесь все происходит в последний момент, честное слово. В последний момент нет рубашки, например, в последний момент кого-то гонят в магазин, покупают рубашку. Я вам говорю…

Хазанов: Зачем вы дискредитируете канал «Дождь»?

Монгайт: Вы не хотите отвечать на этот вопрос? Он вам неприятен?

Хазанов: На какой?

Монгайт: Или у вас нет… Как вы относитесь к сегодняшний законам?

Хазанов: Во-первых, я только сейчас от вас узнал, что эти законы приняты. Поэтому, как минимум я должен понять, о чем меня  спрашивают.

Казнин: Вы не следите за политической ситуацией? Это обсуждалось достаточно активно, в том числе на федеральных каналах.

Хазанов: Если совсем откровенно, я практически не смотрю телевизор.

Казнин: Но вы участвуете на программах федеральных каналов, хотя бы их смотрите, когда сидите в жюри…

Хазанов: Я не смотрю. Я снимаюсь. Разница есть. Более того, после того, как я снялся, я не смотрю сам себя.

Дзядко: А почему не смотрите телевизор? Неинтересно или времени нет?

Хазанов: Мне нет.

Монгайт: Вас не интересует политическая повестка сегодня? Вам кажется, что вас она не коснется?

Хазанов: Знаете, глупо думать, что кого-нибудь не коснется политическая повестка.  Но поскольку я действительно не очень слежу за текущими событиями, потому что, конечно, вечером  я включу интернет и посмотрю, что сегодня происходило. Но в течение дня у меня этой возможности не было. Поэтому давайте поговорим… Если вы думаете, что я ищу повод каким-то образом соскочить с ковра, то вы ошибаетесь. Я просто стараюсь всегда говорить о том, о чем имею какое-то представление. Если я не понимаю, о чем идет речь, тогда меня нужно ввести в курс дела, и я готов тогда с вами говорить на эту тему.

Монгайт: Просто это действительно очень необычно – сегодняшняя политическая ситуация не дает людям быть отстраненными от нее.

Хазанов: Почему?

Монгайт: Потому что ситуация в стране стала задевать все больший круг граждан, нет?

Хазанов: Я думаю, что проблема Бульварного кольца. Потому что вопрос, я сейчас не говорю об оскорблении чувств верующих, об это можно поговорить, что касается закона о…

Дзядко: Запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних.

Казнин: Он ведь так и сформулирован – вот в чем дело.

Хазанов: Я не очень понимаю. О запрете пропаганды…

Казнин:… нетрадиционной любви среди несовершеннолетних. Сегодня принят такой закон Госдумой.

Хазанов: А существует такая пропаганда?

Монгайт: Это уже следующий вопрос.

Хазанов: Я не знаю о том.

Казнин: Мы хотим спросить, как вы понимаете этот так сформулированный закон.

Хазанов: Нет, я не понимаю.

Казнин: Знаете, мы ведь пытались сегодня обсудить эту тему со священником, журналистом Николаем Сванидзе. И все не очень понимают.

Хазанов: И я не понимаю.

Монгайт: Знаете, почему мне кажется, что это должно волновать многих? Потому что когда начинают  - я как-то странно взяла на себя такой менторский тон – просто, когда начинают ограничивать права геев в стране, то следующими будут евреи. Я принимаю это на свой счет.

Минкин: Минуточку. Это очень круто. Честное слово. Я даже не знаю, о чем спрашивают, мне хочется все время помогать с ответами, потому что у меня тоже нет телевизора, я тоже не смотрю телевизор.

Казнин: Мы же сейчас не про телевизор, вот в чем дело.

Минкин: Вы спросили: «Как»? Человек не смотрит телевизор. Вы говорите: «Ну, это же задевает всех?» Я вам скажу вещь, которая прямо не относится к этому, но очень все-таки относится. Подростки, вполне уже зрелые, которым уже на будущий год голосовать, им 17 лет, они ничего не знают, что завтра будет митинг или шествие…

Монгайт: Это хорошо, что они ничего не знают?

Минкин: Это плохо, это значит, что устроители этого дела – оппозиция, лидеры оппозиции – так и не научились за два прошедших года доносить до людей. Они внутри себя. Это даже не Садовое кольцо.

Хазанов: Я сказал «Бульварное», Саш.

Дзядко: Геннадий Викторович, это хорошо или плохо, что обсуждение новостей разных событий на  политической повестке дня происходит только, как вы говорите, внутри Бульварного кольца? Основная часть страны, на ваш взгляд, должна интересоваться новостями, или никакой необходимости в этом нет?

Хазанов: Если вы меня спрашиваете, и если вы хотите, чтобы я сказал, что думаю, чем больше я живу, тем больше я склоняюсь к ответу, что… люди так заняты ежеминутными проблемами, проблемы зачастую физического выживания, что ни сил, ни желания у них нет дойти до обсуждения тех или иных вопросов… Я очень уважительно отношусь к этому центру, у которого сейчас большие проблемы, поскольку я очень уважал Юрия Александровича Леваду. Мы так близко знакомы не были. Ей Богу, нет этой проблемы в народе. Не только в народе. Больше того, у меня складывается ощущение, что эти попытки воспитания общественного сознания… а что такое общественное сознание? С точки зрения определенной группы лиц, это способность будировать ту или иную проблему. А я задаю вопрос: а с кем ее будировать? Кто должен отвечать на эти вопросы, кроме тех, кто сидит  в районе Бульварного кольца? Я говорю то, что думаю. Я могу это сказать и на Болотной площади.

Дзядко: Так мы не сомневаемся.

Хазанов: Я могу это сказать и в Кремле, мне абсолютно это безразлично. Просто в Кремле дадут сказать, на Болотной – нет, потому что будут кричать: «Пошел вон отсюда, прихвостень Кремля», понимаете? Это просто, кстати, говорит об определенной толерантности тех, кто выходит на Болотную площадь.

Монгайт: В Кремле толерантнее?

Дзядко: Вам кажется, что в них нет толерантности?

Хазанов: У кого?

Дзядко: У тех, кто выходит на Болотную площадь.

Хазанов: Я видел, когда она не давали сказать. Сначала у них такая толерантность была к Собчак, когда она появилась. Много нужно было сделать, чтобы потом эту массу людей, скажем, приучить к тому, что они ее слушают внимательно. Ну…

Монгайт: Вы, я правильно понимаю, очень разочарованы в людях? У меня странное ощущение, что вы не верите ни в Россию, ни в русских, ни в тех, кто вас окружает, ни гражданству великому. У вас какое-то есть чувство разочарования?

Хазанов: Ваш вопрос уже не корректен по своей формулировке. Ни в Россию, ни в русских…

Монгайт: В граждан России, извините.

Хазанов: Дальше… Нет-нет, ничего. Это оговорка по Фрейду называется. Все правильно. Я верю в то, что существует эволюционный путь развития. Попытки навязать инкубаторский ход развития обречены на неудачу. Я прожил довольно большую жизнь. Я объездил всю страну под названием Советский Союз. И довольно долго находился в системе координат, когда был уверен, что если уйдут от власти коммунисты, то в России принципиально изменится.

Дзядко: Изменится в лучшую или в худшую сторону?

Хазанов: В лучшую. Это мой товарищ в 1984 году, с которым мы были на гастролях, который прогремел через 11 лет на весь мир. Это был город Буденовск. И мы с ним вышли ночью на улицу, глядя в звездное небо, и он мне сказал: «Ты знаешь, как я отношусь к коммунистам?» Я говорю: «Ну, конечно». «Ты не представляешь, что начнется, когда они уйдут от власти». Я сказал: «Что за чушь ты несешь? Что у тебя? Ты не веришь в Россию? Ты не веришь в русских?» Ну, другими словами сказал. Он сказал: «Знаю, много знаю, много читал, много думал по этому поводу, поэтому отвечаю ответственно». Прошло несколько лет. Этот человек уехал, живет в Германии с 1991 года. При первом выезде зарубеж сразу остался. И никогда не рассматривал вопрос вернуться в то место, где он родился. Во-первых, с возрастом нельзя не стать консерватором. Во-вторых, когда уходят все абсолютно немотивированные представления о том, как может быть, и почему это «может» не наступает через день, через два, когда имеем дело с тем, с чем имеем дело. Когда мне начинают говорить, что это общество, которое должно развиваться, нет гражданского общества, это безобразие, надо выходить на Болотную, потому что выборы сфальсифицированы, все на Болотную, я хочу задать вопрос… Я вам знаете, что советую, нет-нет, есть очень хороший способ, поднимите две руки, я серьезно говорю, подышите, подышите. Это я вас ввел в такое состояние?

Казнин: Нет, хотя могло, наверное, показаться со стороны, что да.

Монгайт: Возвращаясь к тому, чтобы выходить на Болотную…

Хазанов: Да-да. Вот я задаю вопрос. Граждане России, вы уверены, что если  завтра провести, гипотетически представить себе, что к урнам придут люди и проголосуют, еще раз говорю, без всякого административного ресурса, без всего, что называется в математике «по модулю», как вы думаете, я хочу к вам обратиться, какой результат был бы?

Чудинова: Я думаю, что для нас не самый приятный. Увы, я уверена, что победила бы «Единая Россия» и Путин. А вы думаете коммунисты?

Хазанов: Нет.

Минкин: Господи, а кто же по-твоему?

Хазанов: Дело все в том, что когда огромная часть населения, которая в силу объективных и субъективных причин сегодня оказалась в состоянии маргиналов, как это не покажется странным. Я-то хорошо понимаю, кто будет приведен к власти.

Минкин: Ну, кто? Скажи уже.

Дзядко: Я так понимаю, что вы считаете, что к власти будут приведены какие-нибудь националисты.

Хазанов: Крайние.

Минкин: Нет, это ошибка.

Хазанов: Если вы думаете, что автоматически люди пойдут голосовать за партию власти? Нет.  У меня полная уверенность. Еще раз говорю: уберите весь ресурс, по модулю дайте проголосовать людям.

Дзядко: Победят националисты. Понял. Аня, пожалуйста.

Монгайт: Недавно по неким статистическим исследованиям выяснилось, что страна считает лучшим правителем за последние сто лет Брежнева. Как вы  этому относитесь?

Хазанов: Какая страна? Кто считает? У кого спрашивали? Это же…даже если это действительно так, то это лишний раз говорит о том, что мы находимся в абсолютно, и, слава Богу, спящем общественном пространстве, потому что…

Монгайт: То есть вы как-то себя, мало того, что отделяете, вы его еще и боитесь.

Минкин: Здесь спутано очень много вещей. Действительно, мы не знаем, я не уверен, что это будут крайние националисты, если выборы проведутся честно. Но дело не в этом. Созданы условия в стране, когда честный проигрывает. Честность равняется глупости. Сегодня это так. Я приведу пример. Только сейчас все подростки-выпускники сдавали ЕГЭ. Тот, кто сдавал честно, получал кто 60, кто 70, кто 80, а кто сдавал нечестно, получал 100 или 99.

Хазанов: Я тебе верю.

Минкин: И вот человек, который пошел и честно сдавал экзамен, заведомо дурак, потому что он уступил дорогу жулику.

Монгайт: Не приспособился.

Минкин: Ситуация катастрофическая в стране не потому что Болотная такая сякая, Путин такой. Созданы условия, что все лицемерие, вранье, воровство выигрывает. Ведешь себя честно, будешь в дураках.

Дзядко: Согласитесь с этим?

Минкин: Так или нет?

Хазанов: Тихон, я несколько дней назад в интернете нашел очень хороший ролик. Он называется «Брежнев и русская поэзия». Один человек, очень талантливый, сделал на дубляже. Там Леонид Ильич, царствие ему небесное, читает стихотворение. Подложено просто фантастически. И последние строчки, у меня была истерика, когда я смотрел: «Я один. Все тонет в фарисействе». Встает зал Кремлевского дворца съездов, овации. «Жизнь прожить – не поле перейти». Вот Саша говорит абсолютно справедливые вещи. Это когда все родилось? Это что, пришло с Путиным?

Дзядко: А когда это все родилось?

Монгайт: А мы что, обвиняем Путина?

Минкин: Абсолютно точно.

Дзядко: Мне интересно, а когда, по вашему мнению, это все началось?

Хазанов: Я думаю, началось это много веков назад. Усилилась  эта история в октябре 1917 года. И с 1917 года… Это второй разговор, была ли альтернатива у тех, кто взял власть, и что делать, и каким образом эту власть удержать. Этому века, этим корням. Поэтому Саша говорит абсолютно справедливые вещи, но это что, вчера появилось?

Монгайт: Надо смириться?

Хазанов: Смириться с чем?

Монгайт: И с коррупцией, даже на уровне ЕГЭ. И с некой ложью, которая заложена в современном обществе.

Хазанов: Я не говорю, что надо смиряться. Я просто в отличие от вас, желающих с ятаганом бежать и воевать,  у меня нет этого желания.

Монгайт: Из чего это следует?

Дзядко:  Не вижу ни одного ятагана.

Хазанов: Вопросы гипотетические, пафосные «Так что же, ничего не надо делать?».

Минкин: Уважаемый Геннадий Викторович…

Хазанов: Подожди, подожди, ты не мог дотянуться? Я тебе даю.

Минкин: Это твой.

Хазанов: Нет, ты выпей отсюда, потому что я не знаю. Мне ближе поставили. Давай оба выпей.

Минкин: Поскольку так все обстоит, то выход на площадь большого числа людей – это единственный способ изменить ситуацию. Пока подсчет голосов… Ты говоришь: «Вот если будут честные выборы…» Да как же провести их, когда нечестный подсчет голосов? Кто их проведет? Чуров не может уже провести честные выборы.

Хазанов: Да что вы к этому Чурову?

Минкин: Да послушай, что я тебе говорю.

Хазанов: А я слушаю. Ты выпей сначала.

Минкин: Нет сейчас структуры, которая проведет сначала честные выборы. Чтобы провести честные выборы, нужны честные Избиркомы. Надо выйти на площадь, сменить власть и провести честные выборы.

Хазанов: Все понятно. Желаю удачи, желаю успеха. Я в 1933 году не жил, я хорошо помню, чем закончились честные выборы.

Монгайт: Недавно появилась инициатива, что имеет смысл тестировать госчиновников на знание русского языка, на умение им  пользоваться. Вы высказывались «за», всячески агитировали за это. Вы считаете, кто именно сегодня не справляется с этой задачей? Кто плохо по-русски говорит?

Хазанов: Вам нужны фамилии? Явки? В каком смысле?

Монгайт: Существует такая массовая проблема? То есть человек не прошел тест на знание русского языка и не стал губернатором или представителем президента.

Хазанов: Просто во властные структуры нельзя брать людей, которые не говорят по-русски. Вот и все.

Монгайт: Почему?

Хазанов: Знаете, мне как-то даже странно слышать вопрос, почему? Потому что мы живем в стране, где если что-нибудь еще осталось, что можно каким-то образом сохранить, я имею в виду из того, что нам досталось от проклятого царского прошлого, да и кстати говоря, от не менее проклятого советского прошлого… Эта проблема была и в советское время, проблема грамотного русского языка. И, конечно, требовать, чтобы секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович Кириленко, царство ему небесное, который приехал с Урала, чтобы он грамотно говорил по-русски, потому как они любили говорить: «Мы академиев не кончали». Но время все-таки изменилось, и к власти пришли, приходят люди, которые выросли в другое время. А язык у них еще хуже.

Монгайт: У кого? Кто приходит в голову? Первое имя.

Хазанов: Хватит вам покойного Виктора Степановича. Хватит? Я просто, как самый талантливый человек, который с русским языком делал, что хотел.

Казнин: Страшнее намного все-таки канцеляризмы, которыми чиновники говорят.

Хазанов: Ну, канцеляризмы… что тут такого?

Казнин: Уродуют язык.

Хазанов: Ну, хорошо, они ладно. Если бы эти люди умели склонять числительные, ну, хотя бы.

Монгайт: А если он хорошо склоняет числительные, но ворует. И наоборот. Как тут быть?

Хазанов: То есть он должен сказать «мне не хватило двухтысячно семнадцать миллионов»? Я даже не знаю.

Монгайт: Как вы относитесь к «олбанскому» языку, к языку современного интернета? Вас не коробит?

Хазанов: Албанский?

Монгайт: Он называется «олбанский».

Хазанов: А почему называется «олбанский»?

Монгайт: Это такая интернет-шутка.

Хазанов: А! Значит, с юмором все плохо.

Монгайт: Вас не смущает тот язык, на котором общаются в интернете?

Хазанов: Очень. Я про них и говорю, про этих избирателей. Я хорошо прочитал отзывы людей в Youtube. Там выложено довольно много материала, связанного с моими записями за долгие годы. И я совсем недавно, я даже не знал, что можно нажать кнопку «комментарии»…

Дзядко: Вы стали читать комментарии?

Хазанов: Да.

Монгайт: Это многих сгубило.

Чудинова: Любопытно, кстати, что вы там нашли особенно острого?

Минкин: Не делай этого никогда.

Хазанов: Мне просто было интересно.

Минкин: А ты в лифте стенки читаешь?

Хазанов: В лифте, к сожалению, уже не пишут.

Минкин: Как? У тебя, наверное, такой сторож в доме.

Хазанов: Почему?

Дзядко: Так, а что в комментариях вы увидели?

Хазанов: Я увидел, какой язык русский, какие мысли у тех, кто пишет там. Они же есть, это можно не читать. Не помню, кто сказал: если есть вещи, о которых ты не знаешь, складывается впечатление, что этого и нет. Это хорошая игра в виде аутотренинга -  себя в этом убеждать. Есть все это.

Казнин: Это всегда было.

Хазанов: Как всегда было?

Казнин: Просто не было интернета, а было в тех же лифтах.

Минкин: Дайте спросить. Раз ты заявил, за язык тебя не тянули, что читаешь стенки в лифтах, скажи мне…

Хазанов: Я не читаю, я тебе сказал.

Минкин: А раньше читал?

Хазанов: Ну, кто не читает, одно-два слова. Там же большого выбора нет.

Минкин: Ты согласен, что в любом лифте СССР написано было примерно одно и то же, одни и те же слова, согласен? Вот и в комментариях в интернете, куда бы ты ни сунулся, будут написаны те же самые слова. Чуть-чуть по-другому.

Хазанов:  Неправда, Саня, потому что в лифте, например, я не читал иногда неглупые мысли.

Минкин: А «Машка - дура» - глупость что ли?

Хазанов: Нет, вы уже говорите о научных открытиях. А я имею в виду просто как исповедальная… Там иногда можно встретить. Вовсе не потому что это комплиментарные отзывы, не поэтому. А я сейчас продолжаю разговор о том, на каком языке это написано. Это просто… я сейчас не говорю даже о ненормативной лексике. Это ладно. И даже не говорю о том, как один человек, я забыл, несколько раз даже пытался найти его, потому что восемь раз –я посчитал – в одном из отзывов написал «жид».

Монгайт: А зачем вы его искали?

Хазанов: Мне было интересно…

Монгайт: Как он выглядит?

Хазанов: Как выглядит, я не мог посмотреть, потому что… Вот Саша говорит, зачем это читать? Это так же необходимо читать, как необходимо власти снимать очки и видеть иногда реальную картину, в которой она находится.

Казнин: А власть видит эту картину?

Хазанов: Знаете, у меня впечатление, что видит и разводит руками. Я, может быть, ошибаюсь. Я никогда ни с кем на эту тему не беседовал.

Казнин: А что за этим следует? Развели руками, а дальше-то власть должна действовать, не только разводить руками.

Хазанов: Думаю, что у власти есть самая большая проблема – это ее потеря. Кто бы ни был. Как сказал покойный Аркадий Иванович Вольский, «нашей стране больше всего подходит китайский путь, но  у нас нет столько китайцев». Я далек от мысли, что наши высокие руководители не видят и не понимают, что происходит. Я задаю вопрос: а что они должны и могут реально сделать? Уверяю вас, не самая большая проблема митинги протеста. Не самая. К ним можно относиться с болью, можно расстраиваться, обижаться. Призывать правоохранительные структуры это перекрывать. Проблема в том, что давление в котле от этого не уменьшается. Если вы думаете, что руководство это не понимает, то вы совсем уж плохо про него думаете.

Монгайт: Руководство все понимает. Получается, что вы не относите себя ни к народу, ни к обществу Садового кольца. Как вы здесь выживаете тогда? При таком градусе разочарования.

Казнин: И очень боитесь националистов.

Хазанов: Я как выживаю? Знаете, я фаталист. Я глубоко убежден, что будет, то будет. Я задаю себе вопрос: а у тебя желание и силы есть потратить на борьбу? И я сразу говорю: с чем? А значит, и с кем.

Минкин: Ты говоришь, что ты не вхож в высшие круги и можешь лишь предполагать, что они там думают.

Хазанов: Нет, что значит «я не вхож»? Я завтра иду на прием в Кремль. Почему я не вхож?

Минкин: Прием в Кремль, где будет, наверное, тысяча человек…

Хазанов: Может, и больше.

Минкин: Может, три.

Хазанов: Ну, так вхож же.

Минкин: Это другое.

Монгайт: Вам приятно, что зовут?

Хазанов: Очень. Потому что у меня помимо всего прочего реальная возможность помочь жизни Театра эстрады. Потому что есть я не собираюсь, пить я мог и здесь, на встрече с вами.

Минкин: Нет.

Хазанов: Чего нет? Ты мало пьешь, с тобой вообще неинтересно.

Казнин: А кто же поможет условным театрам?

Хазанов: Это не моя проблема.

Монгайт: Как помогает визит в Кремль?

Хазанов: Очень просто. Вот Театр эстрады, который находится здесь, неподалеку. Жильцы дома на Набережной убирают столбики, которые стоят во дворе, чтобы там ставит машину, и когда наступает зима, театр не может чистить снег, потому что он должен сбрасывать снег на эти машины. Я не могу добиться годами этих пяти метров, чтобы их закрепили за театром и не ставили там машины.

Казнин: А Кремль-то что сделает?

Хазанов: Почему Кремль? В Кремле же не только те, кто в Кремле работают, а те, кто приглашены.

Монгайт: Как они могут помочь? Вы же до сих пор не можете добиться этого, а в Кремлевские приемы давно ходите.

Хазанов: Я там могу встретить человека, который может помочь, наконец, эту проблему решить.

Монгайт: Это же чудовищно, что эту проблему можно решить только на Кремлевском приеме в результате.

Чудинова: Очень вспоминается речь Марии Алехиной про нарушение связи в обществе, когда люди пишут письма Путину или решают все личными связями. Что вы не можете решить эту проблему на уровне города. У нас есть мэр, есть  управа.

Хазанов: Так я на уровне города и управы и будут решать это.

Чудинова: Но на приеме в Кремле.

Хазанов: Там удобно. Потому что тут человек рядом, здесь, подойди и выложи эту проблему.

Дзядко: Понятно. Александр, у вас был вопрос.

Минкин: У меня был вопрос, когда во времена Ельцина…

Хазанов: Никогда.

Минкин: Во времена Ельцина ты был все-таки более вхож к начальнику. Ты пробовал в чем-нибудь его или его близкое окружение убедить? Тогда же ты был моложе, горячее, ты сейчас говоришь: «Вот сейчас я уже…» Но 20 лет назад…

Хазанов: Сань, я тебе скажу честно, однажды  я оказался с Борисом Николаевичем в раздевалке, он шнуровал кроссовки. Он посмотрел на меня и говорит: «Думаете, я не знаю, как они воруют?»

Дзядко: Сам сказал вдруг?

Хазанов: Абсолютно.

Монгайт: На опережение.

Хазанов: А, он сначала сказал: «Устал я». Какая-то такая была фраза. «Думаете, я их не могу выгнать?» Сам с собой. Монопьеса. «Могу. Ну, и что? Завтра другие придут, такие же». И встал, голову опустил и пошел на теннисный корт. У меня вопросы кончились.

Дзядко: И опустился занавес.

Хазанов: Ну, если глава государства произносит такой монолог. Какая мера отчаяния у этого человека? Мы не будем говорить, кого он конкретно подкладывал, потому что, я думаю, там достаточно было пальцем ткнуть и не ошибешься, как в том анекдоте, когда он говорит: «У меня здесь болит, здесь болит», пришел больной к врачу. И врач говорит: «У вас палец сломан».

Чудинова: Мы примерно полчаса слушаем о том, как вам тяжело живется, как вам тяжело коммуницировать…

Хазанов: Мне? Почему, Ксения? Мне тяжело живется?

Чудинова: Есть ощущение, что у вас потеряны связи с людьми, что вы себя чувствуете потерянным, что вам не нравятся люди, что не нравится власть, что вы не очень верите в то, что вас окружает. Так возникло ощущение. Тем не менее, вы возглавляете Театр эстрады. Как вам кажется, искусство…

Хазанов: Принадлежит народу?

Чудинова: Зачем тогда? Вы отдаете что-то людям. Что вы им отдаете? Что дает ваш театр людям?

Хазанов: Мне кажется, что  я работаю анестезиологом. Вот и все. Причем если раньше у меня были претензии на хирурга, потом я понял: «Чего резать-то? Иди, новокаин, анестезия эмоциональная, переключай внимание людей». Не можешь ничего сделать? Сделай то, что ты можешь. Вот и все. А что ты можешь? А ты можешь рассмешить людей, можешь заставить их что-то почувствовать.

Минкин: Я пришел к тебе в театр недавно, это был не ваш спектакль, а гастролеры. Это были клоуны из Питера.

Хазанов: «Лицедеи».

Минкин: Замечательные. Ну, просто счастье излучали. И все, кто был в зале, получали это счастье, смеялись, благодарили. Но зал был неполный, я не мог понять. Скажи мне, как может быть, чтобы в городе – сейчас не будем говорить, что 12 млн., потому что там и дети, и непонятно, кто, но предположим, что 6 млн. взрослых русскоязычных людей – как они могут не набить битком на такой спектакль?

Хазанов: Абсолютно спокойно. «Лицедеи» в свое время были культовым коллективом в стране. Потом от этого коллектива откололся Слава Полунин, потом Леня Лейкин, который 10 с лишним лет блистательно работал в цирке «Du soleil».

Минкин: И вернулся.

Хазанов: Он вернулся,  поезд ушел. Потому что если с завтрашнего дня «Лицедеи» будут на канале «Дождь» регулярно, уверяю вас, никаких вопросов по сборам в Театре эстрады не будет. Я вам хуже скажу ситуацию. «Дождь» регулярно показывает Мишу Ефремова и команду. Как вам нравится? 30 мая был вечер у нас, ползала продано. А 30 апреля отменен был вечер.

Дзядко: А вы это как это объясняете?

Хазанов: Рынок сбыта закончен. Градус, который был перед выборами президентскими и когда они появились с «Гражданином поэтом». Сегмент сужается.

Минкин: Ломились люди.

Хазанов: Я не мог посадить людей в театре.

Минкин: Биток был жесточайший.

Хазанов: Мне некуда было людей посадить.

Монгайт: Сейчас будут выборы мэра. Будет градус расти, как вы считаете? Будет ли в обществе потребность на такой вид юмора?

Хазанов: Нет, не будет.

Дзядко: Почему? Потому что уже было и перегорело?

Монгайт: Или это выборы, которые не вызывают ажиотаж?

Хазанов: С моей точки зрения, ажиотаж вообще ничего не вызывает. Его можно взвинтить. За этим и существует телеканал «Дождь», чтобы выполнять свою функцию в этом смысле возмутителя спокойствия. И правильно. Не должно быть прополки, пусть будет это, это. Просто сегмент, количество потребителей этого столько, сколько есть. Все, что произошло с ребятами из «Господина Хороший», - это реальные я вам привожу цифры.

Монгайт: Какой юмор сегодня востребован, на ваш взгляд? Как жанр.

Хазанов: Можно я отвечу вам любимой моей притчей, Саша ее не знает. Это было очень-очень давно, в советские времена. В Болгарии был съезд писателей. И в один момент… Сань, подожди, я тебе дам сейчас, давай я тебе сюда перелью. Все, это у меня будет. Потом я скажу: Минкин пришел, напился…

Монгайт: Гранатовый сок, чтобы все понимали.

Хазановм: Да какой гранатовый?

Монгайт: Сейчас у нас может быть  только гранатовый сок в эфире.

Хазанов: Короче говоря, там какой-то день был посвящен болгарской сатире. Ну, и что-то все говорили, какие-то слова, какие можно говорить. Что сатира нужна нам, потому что она помогает строить и жить. И вдруг человек, который вел это очередное заседание, сказал: «Вот в зале сидит ведущий болгарский сатирик, почему он молчит?». А тот говорит: «Не хочу ничего говорить». «Ну почему? Скажите. Давайте на трибуну пусть пойдет». «Нет- нет, я с места». «Дайте ему микрофон». Дали ему микрофон. Он говорит: «Ну, что я могу вам сказать? Меня очень волнует вопрос вырубки лесов в Болгарии. Леса нещадно вырубаются, это наше национальное богатство. Вырублены леса, ну, что я буду критиковать лесника? Лесник выполняет инструкцию. Критиковать того, кто эту инструкцию издал – глупо, потому что ему инструкция пришла сверху. И так, поднимаясь по этой лестнице, я должен критиковать конкретно первого секретаря ЦК Компартии Болгарии, товарища Живкова. Как только я начну это делать, я должен стать партизаном и уйти в лес, но уйти некуда, леса уже вырублены».

Казнин: Все-таки пространство юмора за последние десять лет как изменилось? Вы чувствуете, что вы и анестезиологи другие, которые…

Хазанов: Я просто другим юмором занимаюсь. Я занимаюсь театральными спектаклями, где есть смешное. Это смешное абсолютно никоим образом неполитизировано, я занимаюсь…

Монгайт: А мы уже не про политику.

Казнин: Стенд-апом вы тоже занимались.

Хазанов: Не только стенд-апом, конечно, занимался. Если я жизнь этому посвятил.

Казнин: Нет у вас сейчас ощущения, что нынешние юмористы, стенд-ап камеди, то, что показывают нам молодые ребята, что это юмор, который вам не подходит, что вы были лучше, что вас сейчас…

Хазанов: Я не говорю, лучше я или хуже. Для одних я лучше, для других – хуже. Это просто другая популяция вообще. Почему? Перед вами… вы так это сказали про «Московский Комсомолец». Это потрясающий театральный критик.

Монгайт: А мы его в этом качестве пригласили.

Хазанов: Пока он сидит в качестве пьющего. В пьесе написано «Король Лир» и так далее, и внизу – «пьющий».

Минкин: Узнать в конце программы, что я пил гранатовый сок.

Хазанов: Ну, это ужас. По тому, как ты будешь уходить, мы поймем. Короче, Сань, ты пил, а я потерял нить.

Монгайт: Что вы скажете как театровед в этой ситуации?

Минкин: Подождите. Стенд-ап.

Хазанов: Стенд-ап предполагает в качестве партнера образование, называемое зрителем, с которым изначально невозможно договориться. Мы в разных коридорах существуем. Вот, он будет мой театральный партнер. Басилашвили или Чурикова - нет…. Я на репетиции договариваюсь с помощью режиссера о том, что мы делаем. А это – которые сидят в зале наблюдатели. А там они – соучастники. Они твои партнеры действующие, несмотря на то, что они, по идее, не говорящие, что не факт. Поэтому и 15 лет назад сказал «все, стоп». Я не хочу выходить на сцену и иметь зрителей в качестве партнеров, я хочу только в качестве зрителей.

Монгайт: Вы, конечно, мизантроп, просто слов нет.

Хазанов: Извините, я вам говорю правду. Мизантроп я или что-то хуже, понимаете?

Минкин: Тебя, может, спросили про Мольера, ты чего?

Хазанов: Я не знаю такого. Меня когда принимали на этот твой, который ты закончил, театроведческий, меня спросили: «Вы прочли список?» Я говорю: «Ну…». Мне было 17 лет. Мне говорят: «Давайте поговорим». «Пожалуйста». «Давайте поговорим о трилогии Сухова-Кобылина».

Монгайт: Мне кажется, необходимо, чтобы в конце программы пару слов сказал театровед.

Дзядко: Последний вопрос,  Александр Минкин.

Минкин: У меня на самом деле реальный….

Хазанов: Чего, Сань?

Минкин: В прежнее время давным-давно ты, режиссер, автор и зритель примерно говорили на одном языке. Вы о чем-то договаривались с режиссером, вы просили автора что-то поправить. Ты учил текст, ставили мизансцены. Ты точно знал, что тебя поймут с полуслова, и там, где ты задумал, там будут смеяться, а там, где ты задумал, они будут грустить. Правильно?

Хазанов: Насчет грустить не уверен, насчет смеяться – да.

Минкин: Железно. Произошел ли в какой-то момент, когда ты ощутил, что тот язык, на котором ты разговариваешь с режиссером…

Хазанов: Да, конечно, ощутил. Поэтому…

Минкин: Когда и почему? Это важно.

Хазанов: Отвечу 100%. В 1987 году ушел из системы координат, которая называется сборный эстрадный концерт. Я стал работать хозрасчетом в эстрадном театре «Моно» сольниками. Как только я стал работать с сольниками, я постепенно стал терять среднестатический язык, на котором разговаривает традиционная концертная публика. Тогда. Это уже произошло, я очень хорошо помню свои провалы в 1991 году. Провалы. Я выходил и читал большой рассказ Шендеровича, и был звенящий провал. И потом, когда я спрятал этот рассказ, и думал, что он никогда в жизни никто это не будет слушать, и случайно меня пригласили на творческий вечер в Щукинское училище, я взял этот текст с собой, я стал читать. Там бомба разрывалась. Я понял, что это непересекающиеся прямые. Зрители в зале, особенно если мы говорим о масскультуре, ничего общего не имеют с тем маленьким сегментом, который помещался или в Доме кино на первой годовщине «Независимой газеты» или где-то еще. На разных языках разговаривают люди. Я это понял гораздо раньше – в 1969 году я закончил училище циркового эстрадного искусства. И вместе с эстрадной студией МГУ, где были Розовский, Саша Филиппенко, Филиппов, Семен Фарада. Мы поехали на южный берег Крыма, и на выступление приходили обыкновенные зрители. И миниатюра, которой мы заканчивали спектакль здесь, на Маховой, проваливалась регулярно. Это другой язык. Я тогда понял: что мне делать? А я буду с этими людьми иметь дело всю жизнь.

Казнин: И имели ведь.

Минкин: Это речь  про отсутствие общего языка.

Дзядко: И на этом мы вынуждены заканчивать, потому что время.

Хазанов: Уже? Вот я говорил: не дадут сказать на «Дожде». Я всегда говорил.

Дзядко: Кровавая цензура.

Хазанов: Только начнешь говорить правду.