«Это не Путин, и это не Лесин». Алексей Венедиктов о давлении на «Эхо Москвы»

И вот новый виток этой вполне публичной войны с самой популярной московской разговорной радиостанцией. То ли уволен, то ли не уволен – тут трактовки разнятся – тот самый Александр Плющев за личный твит с вопросом о том, насколько справедлива трагическая смерть сына главы президентской администрации Сергея Иванова.

По версии «Газпром медиа» и его гендиректора Михаила Лесина, Плющев уволен. По версии Венедиктова, продолжает работать. Это открытый конфликт. Михаил Лесин – как принято говорить, акула медиабизнеса, сам в 2009 году был уволен с должности президентского советника с формулировкой, как рассказали источники, «систематические дисциплинарные нарушения» и «несоблюдение этики госслужащего», но потом вернулся и вот, пожалуйста, берет быка за рога. Все считают, что мы наблюдаем за личной схваткой Лесина и Венедиктова, но сам Венедиктов утверждает, что Лесин – лишь исполнитель.

Фишман: Мы знаем канву событий, мы знаем, что был опубликован твит Александром Плющевым, мы знаем, что он потом удалил его и извинился, мы знаем, что ему потом был вручен приказ об увольнении с верхних этажей ваших. Мы знаем, что вы этот приказ не признали. Что было дальше?

Венедиктов: Ничего дальше не было. Дальше Александр написал вчера вечером письмо в трудовую инспекцию с жалобой на незаконное увольнение. И сегодня уже с середины дня Роструд, трудовая инспекция работает в офисе генерального директора, поднимает бухгалтерию, поднимает приказы и будет устанавливать законность или незаконность действий генерального директора. Одновременно с этим две группы юристов работают по жалобе Александра Плющева в суд на незаконное увольнение и по моей жалобе отдельно на то, что мои права как главного редактора были нарушены, ибо по уставу акционерного общества, замечу – не редакции, а акционерного общества – то есть тот устав, за который голосовал «Газпром», только по представлению главного редактора можно уволить или нанять журналиста. Моего представления не было. Абсолютно демонстративное нарушение конституции акционерного общества «Эхо Москвы». И мы восстановим справедливость либо в досудебном порядке, либо в суде.

Фишман: А физически что происходит? Мы уже видели в социальных сетях, и вы публиковали с «Эха» документ о том, что Плющеву закрыт вход на «Эхо Москвы», приказ охране, распоряжение, просьба принять во внимание. Я не помню точной формулировки.

Венедиктов: Есть мнение генерального директора, что Плющев уволен, есть мнение генерального редактора, что Плющев должен работать. Генеральный директор обратилась с просьбой к охране нашего здания, в здании около 40 разных фирм, с тем, чтобы перекрыть Плющеву вход. Но у нас здесь «Геликон-Опера», если Плющев купит билет, кто его остановит в театр? Или здесь у нас находится банк, если Плющев пойдет снимать деньги, кто его остановит? Никакая охрана это выполнять не будет. Вот и все.

Я сегодня вызвал Александра, чтобы определиться дальше, какова технология его работы с учетом того, что генеральный директор может физически помешать Плющеву присутствовать в студии, это правда. Мы выработали определенную технологию, он остается журналистом, радио-журналист может выходить дистанционно в эфир радиостанции «Эхо Москвы». Еще раз повторяю: считаю этот приказ незаконным, несправедливым и нечестным.

Моя точка зрения доведена до генерального директора, до Михаила Лесина, который публично признал, что это он отдал распоряжение уволить журналиста, тем самым нарушил закон о СМИ, который прямо гласит, что учредитель не вмешивается в редакционную политику. Поэтому я думаю, что у нас хорошая судебная перспектива. Пока Александр Плющев должен работать, иначе это прогул.

Фишман: А вы в последний раз с Михаилом Юрьевичем Лесиным разговаривали накануне обострения этого инцидента.

Венедиктов: Накануне в смысле ночью, да.

Фишман: С тех пор у вас никаких контактов не было?

Венедиктов: Нет, у нас никаких контактов не было. Я думаю, что Миша, извините, Михаил Юрьевич, но мы на «ты» и по имени. Надо понимать, что он прекрасно понимает, и я ему и сказал: «Посмотри на закон, посмотри на устав, ты не можешь это сделать. Ты можешь меня просить, ты можешь меня убедить, ты можешь меня напоить в конечном итоге, но без этого нельзя», - «Ну тогда я сделаю сам», - «Тогда я буду оспаривать». Все, точки были расставлены, но я в любую секунду готов с ним встретиться и продолжить разговор, но верните сначала мое право и мою обязанность представлять журналистов на прием на работу и на увольнение.

Когда вернут мою точку, извинятся передо мной, что нарушили мой права, вот тогда я готов обсуждать моральность Плющева, аморальность Плющева, то, что делают мои журналисты в свободное время, нужно ли регламентировать соцсети, не нужно, я готов это обсуждать в корпорации, но сначала восстановите меня полностью в должности главного редактора. Вы урезали мои права, я без этого на эту тему с вами разговаривать не буду.

Фишман: Правильно ли я понимаю, что вы понимаете, что дело на самом деле не в Плющеве и не в этом твите, что это некое продолжение истории?

Венедиктов: Эта история, как пирог «Наполеон», он очень многослойный, причем как вертикально, так и горизонтально. На самом деле совершенно неожиданно в приказе об увольнении Плющева, вернее, в разговоре, как мне рассказали, возникла эта история с прямым эфиром, где Плющев вел интервью с двумя журналистами по поводу того, что творится в донецком аэропорту. Один из журналистов, Сергей Лойко из «Los Angeles Times» там был, по которому Роскомнадзор вынес нам письменное предупреждение впервые с существования радио «Эхо Москвы».

В моем разговоре с Михаилом Лесиным этой претензии не было. Поскольку мы идем в суд отменять это предупреждение, Плющев как журналист не должен даже по логике отвечать за то, что говорят гости. А если к нему придет Путин и что-нибудь скажет, и за это будет вынесено предупреждение – что, Плющева уволят? Или Обама, или Бен Ладен покойный? На самом деле это полное нарушение закона о СМИ. Даже говорить не хочу. Это все демонстрация.

У меня есть подозрение, что поскольку все люди опытные, что Михаил Лесин, что наш генеральный директор, что таким демонстративным нарушением закона они нам демонстрируют, что их заставляют это делать.

Фишман: Они – в данном случае Роскомнадзор?

Венедиктов: Нет. И Роскомнадзор, на мой взгляд, демонстративно нарушает закон, вынося предупреждение за прямой эфир. Роскомнадзор, Михаил Лесин, МЧС, прокуратура, генеральный директор демонстративно что-то делают, а потом это все оказывается пшиком. Я имею в виду, прокуратура отзывает свое требование провести проверку на пожарных безопасностях Москвы, МЧС тоже. Это демонстрация того, что ребята, это не мы, это нам так сказали.

Фишман: Так кто воюет с вами, и с кем воюете вы? Если полное ощущение у тех, кто следит за ситуацией, что война идет в открытую, не в коридорах решается вопрос, а мы наблюдаем за военными действиями.

Венедиктов: Мы даже не отстреливаемся, мы стоим на своих позициях. Вот наша площадка, вот наше профессиональное радио, мы ничего дополнительно не хотим, мы не нарушаем законов. Вы стреляете – мы выставляем щиты, и все, мы даже не стреляем в ответ. Но мы совершенно понимаем, что где-то существует генеральный штаб. Мы прекрасно понимаем, я думаю, что и вы понимаете, что если бы это был президент, то нас бы уже давно не было. Спускаемся на один или два уровня ниже и получаем некую координационную оппозицию.

Фишман: Много было, и «Эху» много лет, и скандалов было много, историй было очень много. И каждый раз, когда разговоры заходят про похороны «Эха Москвы», то всегда упирается в точку зрения высших сил и президента Путина.

Венедиктов: Я не знаю, что сейчас думает президент. Думаю, честно, что президенту сейчас совсем не до нас. Даже если это сильно не понравится вашим зрителям и вам, я лишь могу подтвердить, что говорил Дмитрий Песков некоторое время назад, что президент трижды удержал своих помощников от закрытия «Эха», то есть трижды спасал «Эхо». Сейчас ему не до нас и вряд ли он будет что-то высказывать. Думаю, что эти люди пользуются тем, что президент занят Украиной. Это правда, мы мелкие рядом с такими проблемами.

Но еще раз я повторюсь и, кстати, никаких писем я писать не буду, к президенту обращаться не буду, к министру Никифорову обращаться не буду, к главе администрации Сергею Борисовичу Иванову обращаться не буду, потому что в данном случае я абсолютно уверен, что мы ничего не нарушили. «Эхо» ничего не нарушило. Те люди, которые сейчас под шумок, под украинский кризис, под ситуацию, когда Россия находится в таком изоляционном кольце, когда внимание президента отвлечено, пытается свести с нами старые счеты, - ну посопротивляемся.

Фишман: Если это не уровень президентский и не уровень Михаила Лесина…

Венедиктов: Вы знаете, мы можем сыграть – выше-ниже.

Фишман: Кто там посередине, и где эта инстанция.

Венедиктов: Вбок. Есть масса интересантов, есть даже некоторая позиция у некоторых людей из оппозиции, которые считают, что если «Эхо» грохнут, чем хуже, тем лучше, и она всячески на это играют, и играют на это публично, это тоже можно найти и в соцсетях, и в некоторых интервью на каналах. Так что среди нас не только любители Владимира Владимировича, членов команды Владимира Владимировича, но и некоторые члены команды Алексея Анатольевича, скажем так. А вы изучите вопрос, мы-то внимательно изучаем вопрос, мы наших любезников знаем по именам. Просто у них ресурсов нет, поджигать, бросаться какашками – это можно, это они могут. Еще раз повторю: для меня эта ситуация обычна. Мы – часть ландшафта, мы ничего не нарушили, мы прекрасно понимаем, что мы попали под руку, мы прекрасно понимаем, что внимание президента отвлечено от нас, и он не будет ради нас что-то делать. Ну хорошо, мы так живем и так живем. Ну что делать?

Фишман: А в чем причина, в чем вообще проблема? Она лично в вас, она в «Эхе», она в той общественно-политической ситуации, которая у нас сложилась?

Венедиктов: Возвращаемся к «Наполеону», к пирогу в смысле. Во-первых, общий тренд – в стране существует желание монополизировать диалоги и монополизировать информацию. Это желание сейчас оформляется определенными людьми, альтернативная информация публичная не допускается. Нет, президенту приносят, а так, чтобы публично на радио, которое в Москве слушает ежедневно миллион человек, нет, такого быть не должно, это неправильно сейчас, поэтому их надо заткнуть, это просто нарушает наш план большой. Поэтому давайте мы их напугаем, заткнем, проверим на излом, неважно. Это первый тренд. Существует проблема монополизации в условиях конфронтации с Западом, с  США, с частью общества с пятнадцатью процентами, среди которых много нас слушает. Это первая история.

Вторая история – я никогда не скрывал, что я – человек крайне неприятный и крайне неудобный, сумел нажить не только массу друзей, но и массу врагов, влиятельных врагов. За 25 лет эти враги сейчас почувствовали, что можно сейчас свести со мной счеты. Ну и сводят счеты.

Фишман: Вы не хотите назвать никого?

Венедиктов: Да они известны. Зачем я буду? Пусть они сами выскакивают. Я думаю, что все знают, о каких людях я говорю.  Среди них есть и мои коллеги, руководители федеральных каналов или руководитель федерального канала, как хотите. Среди них есть работники администрации президента, среди них есть федеральные министры, среди них есть губернаторы, лидеры политических партий. Это нормально. В принципе для главного редактора политического СМИ это нормально, но при этом сейчас конъюнктура, когда можно заодно поквитаться. Это вторая история.

Ну и существует, безусловно, третья история, которая связана с тем, что мои возможности иногда превышают их возможности, я имею в виду по влиянию, поэтому это убрать конкурента. И, наконец, пока существует «Эхо» и другие свободные медиа, мы задаем некую планку, мы говорим про это, и про это уже нельзя молчать. Понимаете, да? Мы говорим про то, как разоряют могилы десантников, скрывают их, и уже федеральные каналы не могут про это молчать. А если бы не говорили, можно было бы и смолчать. Мы очень некомфортны для некоторых руководителей и коллег информационных служб. К сожалению, они принимают участие в обсуждении, как заломать «Эхо», и я это знаю.

Фишман: Много раз вас хоронили, много было скандалов. Этот серьезнее предыдущих?

Венедиктов: Этот скандал более казуистичный, потому что когда вам, с одной стороны, говорят, что прямое нарушение, а, с другой стороны, это нарушение вроде как действует, как с этим бороться. Я знаю, что я прав. С другой стороны, формально мой журналист уволен в нарушении моих прав и его прав. Что тут делать? С другой стороны, я всегда знал, кто конкретно отдал приказ. Сейчас в связи с кризисом, поскольку люди сильно мигрируют во власти и заняты не тем, я, честно говоря, не очень хорошо представляю, я представляю, какая команда, но не представляю, кто конкретно. Потому что когда я узнаю, кто конкретно, конечно, я это назову. Когда я узнаю дату, время, количество людей…

Фишман: Мы по-прежнему определяем ту силу, которая между президентом и низшими инстанциями находится.

Венедиктов: Да, потому что этот человек взял на себя риски. Каждый раз я буду его называть, и мне будут верить, а ему нет. Он может отбиваться, сколько угодно, но я должен его определить и знать точно, мало ли какие у меня подозрения. И это не Михаил Лесин, и это не Владимир Путин. Я сейчас его ищу и, как правило, нахожу.

Фишман: В Кремле он находится?

Венедиктов: Я думаю, что на Старой площади.

Фишман: Как вы думаете, вы выиграете эту схватку или нет? Вообще чем все кончится?

Венедиктов: Кончится тем, что нас всех похоронит, потому что все умрут, всегда. Я не знаю людей, которые бы выжили. Понимаете, надо в каждый момент делать то, что считаешь нужным. Вот иногда хочется дрогнуть, подумал: «И зачем мне это надо? Я вполне себе успешный, не бедный, веселый, талантливый, как говорил Карлсон, «в меру симпатичный мужчина», но есть группа людей, она небольшая, перед которыми стыдно дрогнуть, даже не перед аудиторией, потому что аудитория забудет меня через месяц. А вот есть группа людей, включая собственную семью, собственных друзей, собственных любимых, перед которыми может быть стыдно, если дрогнешь. Надо принять решение быстро, а потом смотришь на кого-нибудь: сейчас промахнусь и все, нет, я себя слишком для этого люблю.